Виллем Фредерик Херманс - Воспоминания ангела-хранителя

– Сколько тебе надо? – спросила Мими.

– Пятьсот гульденов.

– Нешуточная сумма. Подожди минутку.

Мими поставила бокал на стол и пошла к Эрику, беседовавшему с братом Альберехта Ренсе и его женой Паулой, сидевшей на широком диване. Альберехт смотрел на Мими, направлявшуюся к дивану, и недоумевал, куда подевалась мать, которой нигде не было видно.

Где же мать? Вышла из гостиной. Но почему? Он съел еще немного салата со своей тарелки, увидел, что мать не возвращается, поставил тарелку и вышел из комнаты. В этот момент зазвонил дверной звонок.

В коридоре Альберехт столкнулся со служанкой.

– Госпожа на кухне?

– Mefrau ist oben im Stock. [15] Госпожа на верхнем этаже ( нем .).

И служанка пошла открывать дверь.

По широкой дубовой лестнице с толстой ковровой дорожкой персидского узора Альберехт поднялся наверх.

Дверь в мамину спальню была приоткрыта, и там горел свет, как будто мать хотела, чтобы ему было нетрудно ее найти. Благодаря предчувствию, разбуженному воспоминаниями об аналогичных случаях, он не удивился, увидев ее в полном одиночестве, на канапе, обитом желтым атласом, с рюмкой в руке.

Она сидела на этом предмете мебели, рюмка в правой руке, правая нога на полу, левая вытянута на атласе. Когда Альберехт вошел, она не пошевелилась.

Эта комната была не просто спальней. Кровать, хоть и очень изящная, играла подчиненную роль среди прочей обстановки. Здесь тоже стоял рояль, но поменьше, чем в гостиной. В углу – изысканный мебельный гарнитур, обитый атласом, частью которого и было мамино канапе, равно как и секретер орехового дерева, под старину, и вся остальная мебель. Хрустальная люстра со множеством электрических лампочек в виде свечек освещала комнату благородным неярким светом.

– Что с тобой, мама?

– Я очень беспокоюсь за тебя. Весь концерт испорчен. Во время выступления я мысленно была с тобой, потому так хорошо и пела. Я как бы думала: пусть Берта все еще нет, но он обязательно придет, ведь я так хорошо пою. Даже после антракта я все еще надеялась, что вы придете. Что случилось с Сиси? Не говори мне, что она приболела. Ты же не будешь меня обманывать?

Она сделала глоток и посмотрела на него таким пристальным взглядом, каким только могла. Альберехт увидел, что она пьет виски, и на миг чуть не потерял сознание от зависти.

– Сиси уехала.

– Так я и думала. И уже не вернется?

– Обещала приехать обратно, когда кончится война.

– На ее месте я бы тоже это пообещала. Бедный мальчик, не знаю, что тебе наобещали и с чего ты развесил уши. Но если бы ты был таким же стойким, как я, я бы сказала: налей себе рюмку и забудь эту женщину. Мне тебя так жалко. Но не оттого, что от тебя уходят женщины, за это мужчин нельзя жалеть, а оттого, что ты не знаешь меры, когда пьешь.

– Сегодня я не выпил ни капли, хотя у меня был более чем серьезный повод.

– Когда ты вошел, я учуяла нечто другое.

– Ладно тебе, полкружки пива на голодный желудок. Мама, не можешь ли ты одолжить мне пятьсот гульденов?

– Если у меня есть.

– Всего на один день. Я завтра же верну, положу на твой счет.

– Не надо. Это не горит.

– Да нет, правда.

– Если бы это была правда, ты не стал бы меня просить. Зачем тебе среди ночи пятьсот гульденов? А если ты завтра можешь вернуть их на мой счет, то ты с тем же успехом можешь снять в своем банке для меня. Разве не так, солнышко?

– Ты рассуждаешь совершенно логично, но деньги нужны мне сейчас, завтра уже будут ни к чему.

– Если не секрет, зачем они тебе?

– В четыре часа ночи один мой знакомый отплывает на яхте из Эймейдена в Англию. Я могу к нему присоединиться. Корабль Сиси заходит в порт Ньюкасл. Если я доберусь до Англии на этой яхте, то смогу с ней увидеться.

– А не проще ли утром полететь в Лондон на самолете?

– Самолеты в Лондон не летают в связи с международной обстановкой. А на этой яхте я попаду прямо в Ньюкасл. Мы поплывем как бы за ней следом. Все наверняка получится. И задешево. На самом деле бесплатно. Деньги нужны мне на всякий пожарный.

– Посмотри мне в глаза, – сказала мать Альберехта, – и ты думаешь, что я поверила в эту неправдоподобную байку?

– А что ты тогда считаешь правдоподобным?

– Пока не знаю. Надо поразмыслить.

Он не ответил, словно давая ей время поразмыслить. Так они оба и сидели молча довольно долго.

Он почувствовал себя совершенно пришибленным, когда осознал, что все это – своего знакомого с яхтой, отплытие из Эймейдена – выдумал прямо на ходу. А что будет, размышлял он (но эту мысль внушил ему я), если рассказать матери настоящую причину, по которой он так спешит уехать из страны? Хорошо, мама, расскажу тебе все начистоту. Если бы дело было только в Сиси, я бы так не торопился. Но случилось нечто еще более ужасное, мама. Нет, я не выпил ни грамма. Я просто очень спешил, и поэтому срезал путь, свернул по Марельскому проезду. Мысленно я был неизвестно где. Эта дорожка такая извилистая. Я вообще не видел, что на дорожку выбежала девочка. Я просто не понимал, что задавил ее насмерть. Хотел зачеркнуть происшедшее, вот и положил ее в кусты и поехал дальше. Это ужасно? Если бы я оставил тело лежать на дороге и заявил в полицию, это было бы не менее ужасно. Я не мог пойти в полицию и до сих не могу, не знаю почему. Лучше пустить пулю в лоб, но и этого я не могу, потому что пистолет заклинило.

– Мама, дай мне, пожалуйста, денег!

– Ах, Пузик, дело не в деньгах. Мне надо понять, что для тебя будет хорошо. Посмотри в секретере, есть ли там сколько-нибудь.

Он встал и на негнущихся ногах подошел к секретеру. Повернул позолоченный ключик, торчавший в скважине, и откинул крышку.

– В каком они могут быть ящике?

– Справа сверху.

Альберехт выдвинул ящичек и увидел, что он до половины заполнен фотографиями. Не вынимая фотографий, Альберехт поискал, не лежат ли между ними деньги, но не увидел ничего похожего. Зато заметил, что на всех фотографиях был он сам: карапуз, школьник, студент. В матроске, в купальном костюмчике (половинку фотографии, на которой когда-то был отец, мама отрезала), в лодке с другими гребцами (все студенты).

Это и называется материнская любовь, сказал черт, она прекрасно знает, что в ящичке нет денег, но велела тебе поискать в нем, чтобы ты понял, как заботливо она собирает твои фотографии. Мать, которой фотографии сына дороже, чем деньги, такую мать ведь нельзя оставить одну?

– Денег здесь нет, – сказал Альберехт и задвинул ящик. – В другом месте их не может быть?

– Мне очень жаль, Пузик, но если тут нет, значит, нет нигде.

– Ты спросил это только для порядка, – сказал я ему. – Если мама говорит, что денег у нее нет, то это правда, ты сам знаешь. Если бы были, она бы тебе дала.

Он меня услышал, задвинул ящичек и закрыл секретер, более не наставая.