Оноре де Бальзак - Темное дело

– Сообразительный у нас парнишка, – проговорил Мишю при виде сына.

То были его первые слова после долгого молчания: они с Мартой бежали так быстро, что им было не до разговоров.

– Возвращайся домой, спрячься на дереве, у которого крона погуще, и смотри во все глаза, что делается в парке и на дорогах, – сказал он сыну на ухо. – Все должны думать, будто мы уснули и никому не открываем. Бабушка дома и не спит. Заговоришь с ней, и она тебя впустит. Запомни хорошенько, что я скажу тебе, Франсуа! Речь идет о жизни твоих отца и матери. Полиция не должна узнать о том, что кто-то из нас этой ночью выходил из дома!

Все это было произнесено шепотом. Когда мальчик скрылся в лесу, словно угорь в прибрежном иле, Мишю велел жене:

– Садись в седло и молись, чтобы Господь был на нашей стороне! Держись крепко! А с лошадью будь что будет.

Едва это было сказано, как лошадка, бока которой Мишю сжал своими сильными коленями, дважды пнув ее в брюхо, сорвалась с места; казалось, она поняла, чего ждет от нее хозяин, и через четверть часа лес остался позади. Мишю, который выбрал самую короткую дорогу, выехал на край опушки, откуда можно было рассмотреть освещенную луной крышу шато-де-Сен-Синь.

Он привязал лошадь к дереву и проворно поднялся на холм, с которого открывался отличный вид на долину Сен-Синь.

Шато, на котором задержались взгляды Мишю и Марты, делало пейзаж еще более очаровательным. Оно не имело особой ценности с точки зрения архитектуры или масштабности построек, но наверняка заинтересовало бы историка. Построено оно был в XV веке на холме, который до сих пор был окружен широким, наполненным водой рвом; здание было сложено из булыжника, скрепленного известковым раствором, и стены его имели толщину семь пье [34] Старинная французская мера длины, равная примерно 32 см. . Примитивность строения волшебным образом навевала мысли об эпохе феодализма, грубой и воинственной. Архитектурный план шато был незамысловат: длинную жилую постройку обрамляли две большие боковые башни красноватого оттенка; оконные переплеты напоминали побеги виноградной лозы. Посредине имелась наружная лестница, помещенная в пятигранную башню, входом в которую служила маленькая дверь под стрельчатой аркой. Комнаты первого и второго этажей были переделаны при Людовике XIV. Тогда же поменяли и крышу; новая была огромной, с окнами, украшенными скульптурными тимпанами. Перед шато раскинулась просторная лужайка; деревья, которые там росли, недавно были вырублены. По обе стороны от въездного моста стояли домики садовников, окруженные простой оградой, вне всякого сомнения, современной. Направо и налево от лужайки, разделенной по центру мощеной дорогой, располагались хозяйственные постройки: конюшни, хлева, зернохранилища, дровяные сараи, пекарня, птичники, места общего пользования. В свое время они являлись частью одной постройки, разделенной на два крыла, возведенной в одно время с основным зданием. Некогда это был настоящий замок квадратной формы, укрепленный по углам и защищенный огромной башней со сводчатым крытым входом, в основании которой была не решетка, а подъемный мост. Две большие башни с конусообразными крышами, чудом уцелевшие, и еще одна, центральная, с маленькой колоколенкой, придавали деревне некое своеобразие. Неподалеку располагалась церковь, тоже старинная, с остроконечной колокольней, построенная в том же стиле, что и шато. Все эти конусообразные и островерхие крыши, залитые мерцающим лунным светом, являли собой великолепное зрелище. Выражение, с каким Мишю смотрел на это феодальное жилище, сбило с толку его жену: на его лице, более спокойном, чем обычно, читались надежда и горделивость, которую дает чувство выполненного долга. Глаза его с вызовом вглядывались в темное небо; он прислушивался к ночным звукам. Было около девяти вечера, и опушка леса была ярко освещена луной, равно как и пригорок, на котором стояли Мишю с Мартой. Спохватившись, управляющий поспешно отошел в тень, словно не хотел, чтобы их кто-нибудь увидел. К счастью, ни один подозрительный шорох не нарушал покоя прекрасной долины, с этой стороны граничившей с лесом Нодем. Марта, утомленная и дрожащая, ждала, когда же наконец станет ясно, к чему была эта сумасшедшая спешка. Что задумал Мишю – доброе дело или же преступление? В этот момент супруг подошел к ней.

– Пойдешь в шато-де-Сен-Синь и попросишь позвать графиню. Когда она выйдет, отведешь ее в сторонку, чтобы никто вас не подслушал, и тогда скажешь: «Мадемуазель, жизнь ваших кузенов в опасности, и человек, который даст ответы на все ваши “как?” и “почему?”, ждет вас». Если она испугается, если не поверит, добавь: «Заговор против первого консула раскрыт, а они – в числе заговорщиков». Имени своего не называй, чтобы не вызвать лишних подозрений.

Марта Мишю посмотрела на мужа:

– Значит, ты служишь им?

– А что, если так? – Управляющий нахмурился, поскольку счел ее слова упреком.

– Ты не понимаешь! – вскричала Марта, падая перед Мишю на колени. Она схватила его большую руку и, орошая ее слезами, стала целовать.

– Беги, после поплачешь, – проговорил он, обнимая ее порывисто и крепко.

Когда шаги жены стихли, на глаза этому поистине железному человеку навернулись слезы. Он остерегался Марты, помня о политических убеждениях ее отца, скрывал от нее свои тайны; перед ним внезапно открылась красота и простота характера жены – точно так же, как величие его собственной души – перед ней. Вместо глубокого унижения, какое причиняет нам дурная слава человека, чью фамилию мы носим, Марта испытала сильнейший восторг, который дает признание его заслуг; и случилось это внезапно, было от чего лишиться чувств! Позже она так описывала мужу свои переживания: в крайнем смятении, «словно по колено в крови», шла она от павильона к усадьбе Сен-Синь и там, на пригорке, вдруг почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Мишю, полагая, что его не любят, считал грусть и уныние супруги тому доказательством; чтобы не докучать ей, он почти не показывался дома, изливая всю свою нежность на сына. И все же он в одно мгновение понял, что означают ее слезы; в душе Марта проклинала роль, которую ее заставили играть собственная красота и требования отца. Счастье блеснуло для них самой прекрасной своею гранью – посреди грозы, подобно молнии. И это действительно было озарение! И он, и она думали о десяти годах взаимного непонимания и винили во всем только себя. Мишю так и остался стоять в глубокой задумчивости, опершись подбородком о руку, а рукой – о карабин. Это был один из тех редких моментов, когда забываются прошлые горести, даже самые тяжкие.

Марту, как и ее супруга, одолевали тысячи мыслей; сердце ее замирало, стоило ей вспомнить, какая опасность грозит молодым де Симёзам. Теперь ей многое стало ясно, включая появление двух парижан. Единственное, что ускользало от ее понимания, так это то, зачем Мишю понадобился карабин. Легкая, как лань, она добежала до дороги, ведущей к шато, и тут с испугом услышала за спиной мужские шаги. Она вскрикнула, и в тот же миг широкая ладонь Мишю закрыла ей рот.