Джеймс Кервуд - Рассказы

Он обладал колоссальным, титаническим умом. Но он не мог победить в себе одного: своего презрения к разводу. Поэтому он упрашивал меня. Это даже было нечто большее, чем требование. Это было приказание. Я должна была дать ему торжественное обещание, что пока живу, что бы со мной в жизни ни случилось, я пожертвую скорее своим телом и душой, но не позволю осквернить себя такой гадостью, как развод. Напрасно я рассказываю вам об этом, Джон Альдос. Все равно вы меня не поймете.

– Почему? – удивился Альдос. – Я вас отлично понимаю, Иоанна!

И по-прежнему, так же тихо и спокойно как и поверхность озера, у которого они стояли, она продолжала свой рассказ:

– Эта ненависть к разводу во мне все росла и росла. Она стала частью моей души. Я ненавижу развод в той форме, как он принят сейчас у нас в Англии, как ненавидела бы самый тяжкий, смертный грех, который послало бы мне небо, чтобы опозорить людей. Вот почему-то я и предпочла лучше терпеть страдания, но все-таки оставаться женой человека, имя которого вы прочли там, на гробовой доске, – Мортимера Фиц-Юза. Не правда ли, как странно, что обо всем этом я рассказываю вам сейчас? Вероятно, вы очень удивлены. Вы можете и впрямь подумать, что я сумасшедшая. Но вспомните, Джон Альдос, и о том, что во всем свете у меня не было ни одного друга, ни одной близкой души, кроме моего отца. Это случилось вскоре же после Миндано. Он схватил лихорадку и умер.

В первый раз она начала терять самообладание, но сразу же овладела собой и продолжала:

– Далеко на краю света мой отец встретился с неким Ричардом Фиц-Юзом. Этот человек вместе со своим сыном все время оставался с нами, пока был болен мой отец. Сам Ричард Фиц-Юз оказался в высшей степени честным почтенным человеком, и я думала, что и его сын, Мортимер, был таким же, как и он. Две недели мы провели все вместе, и в моменты моего отчаяния Мортимер старался казаться внимательным ко мне и любезным. Затем наступил конец. Отец мой умер. Вместе с ним готова была умереть и я. В самые последние минуты он думал только обо мне. Он знал, что я оставалась совершенно одна на чужбине, и это ужасало его и, вероятно, ускорило его конец. Мне кажется, что он не представлял себе всей нелепости того, о чем вдруг стал меня просить в последнюю минуту. Он умолял меня выйти замуж за сына этого почтенного Ричарда Фиц-Юза, перед которым умирал. Я была тогда еще слишком молода, Джон Альдос, я не знала еще жизни и не нашла в себе сил противиться последней воле своего умирающего отца. Мы вскоре же и повенчались.

Иоанна стояла, глядя на озеро, но тут вдруг в ее голосе зазвучали ноты благодарности, сдерживаемой радости и женского торжества.

– Но прежде, чем окончился тот день, – воскликнула она, – я поняла, что никогда в жизни не полюблю Мортимера! Я объявила это ему прямо в лицо. Я сказала ему, что оставлю за собой еще целый месяц, в который не буду принадлежать ему, как должна жена принадлежать своему мужу. Это его обидело. Мы отправились в Лондон, и там я была принята, как хозяйка, в старинном доме семьи Фиц-Юзов, в котором не оказалось ни одной женщины, и газеты быстро распространили слух о нашей свадьбе. А два дня спустя из Девоншира вдруг явилась какая-то миловидная женщина с большими испуганными глазами. На руках у нее был ребенок. Это оказался ребенок Мортимера Фиц-Юза. Тогда я поняла, что он обманул меня; обманывал меня и его отец. Они обещали мне, что купят молчание женщины за деньги и будут выплачивать пенсию ей и ребенку. До сих пор я еще ни разу не позволила Мортимеру коснуться меня губами; и теперь, когда он явился ко мне, чтобы касаться меня и руками, я выгнала его вон. Это был змеиный дом, и я скоро покинула его

Мой отец оставил мне значительное состояние, и я зажила в своем собственном доме. То и дело оба они приходили ко мне, и я поняла, что они боялись, как бы я не затеяла развод, В течение полугода я узнавала о всевозможных проделках, которые совершал человек, считавшийся моим мужем по закону. Все, что могло быть гадкого в человеке, сосредоточивалось в нем. Он открыто стал появляться в общественных местах с женщинами сомнительного поведения, точно бросал мне этим вызов, и я молча проглатывала свой стыд.

Его отец умер, и Мортимер Фиц-Юз сразу же превратился в мота, о котором заговорил весь Лондон. Он быстро все проиграл или растратил и оказался на грани разорения. И теперь, узнав, что я никогда не стану начинать развода, он стал смотреть на меня, как на свою рабыню. Он потребовал меня к себе, как свою законную жену, но должен был посчитаться с моим отвращением к нему. Тогда он попросил у меня денег. Я дала их ему, чтобы держать этим его от себя подальше. Но он стал требовать от меня денег еще и еще. Не могу выразить вам, как я страдала, но, несмотря ни на что, я все-таки не унизилась до формального развода. Я просто бежала.

Я уехала в Индию, потом в Египет. Годом позже я узнала, что Мортимер Фиц-Юз отправился в Америку, и только тогда вернулась в Лондон. Два года я ничего не слышала о нем, но день и ночь проводила в трепете и страхе. И вот, наконец, пришла весть, что он умер, как и вы прочитали об этом из газетной вырезки. Я стала свободной! Целый год я верила в это; а затем, точно гром среди ясного дня, на меня свалилось известие, от которого я чуть не умерла; мне сообщили, что он вовсе не умер, а жив, и находится в местности под названием «Желтая Голова» в Британской Колумбии. Я не могла продолжать свою жизнь в ужасной неизвестности. Я решила найти его во что бы то ни стало на свой страх и риск мертвым или живым. И вот я здесь, с вами, Джон Альдос. Он умер. Он – там, его уже нет в живых. И я рада тому, что он умер.

– А если он еще не умер, – спокойно сказал Альдос, – то я убью его.

Он больше ничего не мог сказать, кроме этой фразы, иначе мог бы себя выдать, и только протянул к ней обе руки. Она подала ему обе свои, но затем тотчас же их выдернула и с улыбкой, которую он так в ней любил, сказала:

– Мак-Дональд может подумать о нас что-нибудь ужасное. Пойдемте обратно и станем перед ним извиняться!

Она потащила его за собой, розовая и веселая, к Дональду и попросила его помочь ей влезть в седло. Когда они поехали обратно в долину, то Джон Альдос сидел на своем коне, как пьяный, и с каждой минутой Иоанна казалась ему все больше и больше похожей на прелестную птичку, которой только что удалось вырваться из клетки. Она была свободной и чувствовала себя от этого счастливой.

Они остановились, чтобы только пообедать, затем отправились через горный кряж в долину, в которой была расположена Желтая Голова. И все время он боролся с собой, как бы не высказать Иоанне того, что сжигало его, как огнем, и что каждую минуту готово было сорваться у него с языка, а именно – что он любил ее так горячо, как не способен был бы полюбить никто другой на свете. Он понимал, что если бы уступил этому желанию в этот самый час, то это было бы похоже на святотатство, и даже не догадывался, что Иоанна замечала эту происходившую в нем борьбу и даже Мак-Дональд что-то бормотал себе в бороду. Когда же, наконец, они возвратились к Блектонам, то он был убежден в том, что ему действительно удалось скрыть от Иоанны все, и даже не заметил того радостного и в то же время таинственного огонька, который засветился вдруг в глазах Иоанны, когда она бросилась к мадам Блектон и стала ее целовать.