Джеймс Кервуд - Рассказы

– Это его имя, – сказала она, и в ее голосе зазвучала едва сдерживаемая нотка ужаса. – Это его имя!

Иоанна посмотрела прямо на Альдоса, и он заметил, что она хотела ему что-то сказать и не могла. А затем подошла к нему и схватила его обеими руками за руку.

– То, о чем я хочу просить вас, ужасно, – едва выговорила она. – Вы можете подумать обо мне, что вам угодно, но только я должна иметь доказательства! Я должна, должна их иметь!

Она дико уставилась на него, и вдруг его стала осенять настоящая правда. Имя было выжжено раскаленным железом вот на этой самой деревянной доске, вделанной в плиту. Но ведь это одно только имя! А было ли что-нибудь там внутри, под этой грудой наваленных камней?

Позади них стоял Мак-Дональд и слышал их разговор. Теперь он выступил вперед. Своими сильными, как у гиганта, руками он отстранил немного назад Иоанну и с неожиданной для них обоих любезностью сказал:

– Вы и Джонни, уходите-ка обратно в палатку и постарайтесь развести там огонь. Я добуду вам доказательства!

– Пойдемте, – обратился к ней и Альдос и снова предложил ей руку.

Мак-Дональд вывел их из пещеры и, когда они все трое дошли до палатки, он незаметно для Иоанны захватил с собой лом и лопатку и побежал назад. Она вошла в палатку, и Альдос стал разводить костер на том месте, где уже потух костер Мак-Дональда. Ему ужасно хотелось тоже побежать обратно к могиле и начать помогать ему в его святотатственной работе. Но он знал, что Мак-Дональду было нужно, чтобы он оставался с Иоанной, потому что если пойдет он, то вместе с ним пойдет и она.

Он удивился той быстроте, с которой Мак-Дональд выполнял свою работу. Не прошло и получаса как уже послышался его призывный свист, и Альдос увидел его возле карликового сосняка у самого леса. Горец стоял там и держал что-то в руке. Оглянувшись назад, чтобы убедиться, что Иоанна еще не вышла из палатки, Альдос побежал к нему во весь дух. Мак-Дональд держал руке свой красный шейный платок, в котором что-то находилось, и протянул его Альдосу.

– Было совсем неглубоко, – сказал он. – Оказалось почти на самой поверхности; ну, вот совсем, совсем под самыми камнями!

Его голос звучал как-то хрипло и неестественно.

В платке оказалось что-то тяжелое, и трепет пробежал по всему телу Альдоса, когда он стал его разворачивать. Он не мог удержаться от восклицания, увидев часы и кольцо. Часы были золотые. Крышка на них уже достаточно потускнела, но все-таки он мог разглядеть на них инициалы, разобрать которые не смог. Кольцо тоже было золотое и представляло собой змею, ухватившую себя пастью за хвост, мужское, приблизительно со среднего пальца. Опять глаза Альдоса и Мак-Дональда встретились, и Альдос снова увидел странное, почти смущенное выражение на лице старого охотника. Он отвернулся и зашагал к палатке, и все с тем же выражением Мак-Дональд последовал за ним, опустив руки так, что они болтались у него по бокам, как плети.

Иоанна, услышав их издали, вышла из палатки, увидев Мак-Дональда, она вскрикнула от испуга и ухватилась за край мокрой палатки. Затем нетвердой походкой она шагнула вперед, догадавшись, что именно Альдос держал в платке. Он не сказал ей ни слова. В эти томительные полминуты, пока она рассматривала предметы, ему казалось, что ее сердце готово было разорваться на части. Затем она отступила назад, в ее глазах засветилось отвращение, она подняла руки так, точно хотела отмахнуться от вещей, и вдруг заплакала.

– Как все это невыносимо! – застонала она. – Унесите их обратно! Унесите их назад!

Пошатываясь, она пошла к палатке и остановилась около нее, закрыв лицо руками. Альдос обернулся к старому охотнику и передал ему вещи, которые все еще держал в руках.

Минутку спустя он уже стоял около палатки один, с таким же выражением на лице, которое было у Иоанны, и сердце его дико колотилось.

Войдя в палатку, Иоанна открыла лицо. Теперь уже в нем не было того скорбного выражения, которому Альдос только что был свидетелем; в ее глазах засветилась душа вдруг воскресшей или вновь родившейся женщины. Сердце Альдоса запрыгало от радости, тогда как Мак-Дональд, поднимаясь вверх и спускаясь затем вниз в пещеру, ворчал себе в бороду.

– Да простится мне этот грех! Я совершаю его только для нее и для Джонни. И еще потому, что она такая же, какой была и моя Джен!

Старый Мак-Дональд стал укладывать палатку. Иоанна подошла к Альдосу и взяла его за руку. Он почувствовал трепет от ее прикосновения.

– Выйдемте на солнышко, – обратилась она к нему, – и давайте пройдемся к этому озерку. До сегодняшнего дня я думала, что никто на свете, кроме меня одной, не должен знать всей правды. Но вы так добры ко мне, что я должна сказать вам все, все о себе самой и о нем…

Он не нашелся, что ей ответить, и, уходя, ничего не сказал и Мак-Дональду. До тех пор, пока они не остановились, наконец, на заросшем травой высоком берегу и пока не заблестело у их ног озаренное солнцем озеро, Иоанна тоже не произнесла ни слова. А затем, решившись, наконец, она сказала:

– Мне было всего только девять лет, когда все это случилось. – Она вздохнула. – Но я так живо помню наш дом! У нас была прекрасная квартира. А мой отец! Я обожала его, для меня он представлял собой орла среди мужчин. И чем больше я его любила, тем больше он обожал мою мать. Она была писаной красавицей. Смесь французского изящества с английской выдержкой. Будучи ребенком, я удивлялась, как можно быть такой красивой? Один раз я подслушала, как отец говорил ей, что, если она умрет, то он покончит с собой. Он был не из страстных натур и не отличался особой сентиментальностью. Он был философом, человеком науки, спокойным и сдержанным, и я вспоминала эти его слова впоследствии, уже когда была девушкой, как одно из сотен доказательств того, как действительно горячо он любил мою мать. Итак, мне было всего только девять лет, когда все это случилось. Появился другой мужчина, затем последовал бесконечный развод и, наконец, когда этот развод состоялся и виновным оказался мой отец, который не был ни в чем виноват, моя мать бросила на произвол судьбы меня и его и вышла замуж за своего любовника. И вдруг в голове моего отца порвалась какая-то нить: он сошел с ума. Он помешался только в одном направлении; и настолько глубоко и сильно было его помешательство, что с течением времени оно перешло и ко мне, и теперь я тоже такая же сумасшедшая, как и он. Но я горжусь этим помешательством, Альдос!

Не раз голос изменял ей от волнения и возбуждения, но когда она переводила свой взгляд с озера на Альдоса, то в глазах у нее светилось спокойствие ребенка.

– Это сумасшествие, – продолжала она, – сосредоточивалось только на одном: глубочайшей, колоссальнейшей ненависти к церковному разводу и к тем законам, которые его регламентировали. Она родилась в нем в самый день развода и не покидала его всю жизнь до самой смерти. Она заставила его уйти от людей и стать странником по всему свету. Через два года после крушения нашей семьи моя мать и ее новый супруг, точно в наказание, погибли в море во время кораблекрушения. Но это не произвело на моего отца ровно никакого впечатления. Возможно, что вы не усвоите себе того, что произошло между нами в течение целого ряда лет. Отец был человеком науки, старавшимся постигнуть неизвестное, и мое воспитание и образование состояли из сложного узла всяких наук на пространстве всего земного шара. Мы никогда не разлучались. Мы были более чем простыми отцом и дочерью; мы были друзьями, коллегами. Он был всем для меня, как и я представляла для него все.