Мигель де Унамуно - Туман

Ну, так вот, Аугусто Перес снова стал появляться в моих снах. Когда я говорю, что он явился ко мне во сне, как ангел господень явился Иосифу (Матф., 1,20), я хочу сказать, я грезил, будто он ко мне явился. И он сказал, обращаясь теперь на ты:

– Вот и снова я перед тобой. Я пришел помочь тебе «Я знаю, что после путешествия на родину ты вернулся умственно опустошенный и тебе ничего не приходит в голову. Я знаю, тебя так осаждают мысли о войне, что ни о чем другом ты и не думаешь, и почти все, что ты пишешь, превращается в размышления о войне.

– А каково тебе живется на том свете? – спросил я.

– Где – на том свете? – спросил он. – Который тот, а который этот? Что мы называем тем светом? Ты думаешь, их больше одного?

– На том, где ты оказался после похорон, – сказал я.

– А это тот же самый, что и до моего рождения. Но давай оставим философию. Я пришел рассказать тебе, как умножились на вашей земле вымышленные персонажи, туманные, руманные герои. Похоже, будто большинство из вас живет вне реальности.

– А где реальность? – осмелился я спросить.

– Ты прав, – отвечал он. – Кто разберет, где реальное, а где идеальное! Особенно сейчас, когда столько людей повторяет, что надо отказаться от сантиментов и думать о выгоде, будь то выгода индивидуума или коллектива, человека или народа, нации. Поверь мне, чувство – поводырь куда надежнее, чем так называемая выгода. Человек гораздо лучше знает, что он чувствует, любит или ненавидит, и гораздо хуже, что ему выгодней. Сейчас большинство европейских народов ведут кровавую борьбу, и некоторые считают, будто их привела к ней защита своей выгоды. А я говорю, люди не знают своей выгоды, зато чувствуют страсти. И даже когда они думают, что повинуются выгоде, они повинуются страсти…

– К счастью! – отважился я вставить.

– Конечно, к счастью! Всегда ошибается гораздо больше тот, кто думает, будто руководствуется своей выгодой. Кто знает, что ему выгодно? И напротив, любой человек знает, что он любит или ненавидит. Но здесь, у тебя на родине… Мы-то, вымышленные существа, вряд ли имеем родину…

– Имеете. Вымышленную родину, – перебил я.

– Любая родина – вымышленная. Ну хорошо: здесь у тебя на родине, нашлись нейтралы, или, лучше сказать' бесполые, утверждающие, что надо не поддаваться симпатиям или антипатиям, а думать только о выгодах родины. Как будто есть выгода более высокая, чем симпатия или антипатия! Как будто симпатия или антипатия не лучший плод выгоды, не высшее ее проявление! И, оказывается, те, кто в основном стоят на этой точке зрения и день и ночь толкуют о выгоде, сами больше всего движимы страстями, и вдобавок дурными, они – чистые дураки, или дураки положительные и агрессивные…

– А что это такое? – спросил я.

– Ты же изучал немецкую философию, ты должен знать идею чистоты которую немцы взяли у Платона – Reinheit, не так ли ее называют? Есть чистые идеи, чистая наука, чистый разум… А есть еще чистые дураки, дураки исключительные, дураки по преимуществу, без примеси какого-либо другого качества, кроме дурости. Сущность чистого дурака в том, что он нисколько не подозревает о своей дурости, он искренне считает себя умным, и чем большую глупость он повторяет – а глупости не просто говорят, но повторяют – тем искреннее он верит, что высказывает глубочайшую мысль. Поэтому чистый дурак – это дурак положительный, агрессивный и наступательный, в противоположность дураку нечистому, который не выходит за пределы отрицания и обороны.

– А в чем суть нечистых дураков?

– Сейчас поймешь. У тебя на родине, как и во всех остальных странах мира, дураки были, есть и будут; но до сих пор все считали, что они в огромном большинстве – дураки нечистые, вегетативные и обороняющиеся, дураки, знающие про свою дурость и старающиеся притвориться умными ради самозащиты…

– Но разве есть дурак, знающий о своей дурости? – прервал я.

– Ну конечно! Есть много, очень много дураков, знающих, что все считают их таковыми, и даже сами они, наедине с собой, перед зеркалом своей совести, признают себя дураками. Вовсе не так уж верно, что человек не знает самого себя. Я склонен думать, что человек перед судом своей совести скорее недооценивает себя. Но перед всеми остальными он свою глупость скрывает, и если чувствует себя дураком, то притворяется умным – а вдруг удастся кого-нибудь обмануть. И порой, убеждая других в том, что он не дурак, он под конец и сам убеждается в том же. Ведь человек верит в себя постольку, поскольку в него верят другие. Ты слышал когда-нибудь о ящерице, которую зоологи называют Moloch horridus?

– Да, – промолвил я, – такое безобидное животное, которое, мимикрируя, притворяется хищником; она задирает хвост, напускает на себя свирепый вид, когда на нее нападают, и старается напугать других своим страхом.

– Правильно. Так вот: ей подобен дурак негативный, или обороняющийся. Когда ему в голову приходит глупость и он знает, что это глупость, когда он собирается повторить одно из общих мест здравого смысла, этого зеркала пошлости, он произносит свою глупость торжественно и напыщенно, словно изрекает глубокий афоризм или открывает блистательный принцип, полный нового смысла: все это ради того, чтобы какой-нибудь глупец, равный ему, попал в ловушку. «Вы считаете меня дураком? Ну а я, обороняясь, притворюсь умным или, еще лучше, человеком со здравым смыслом». И он это делает превосходно. Таков дурак обороняющийся, или негативный.

А теперь у вас в Испании стали появляться дураки положительные и агрессивные, чистые дураки, дураки, которые пе просто притворяются умными, но искренне в это верят. И поверь мне, агрессивность нынче вошла в моду.

Я помню, задолго до начала войны, когда никто в Испании еще не говорил о Трейчке, [73]ты часто цитировал его…

– И правда, – ответил я. – Я не ждал войны, чтобы прочитать Трейчке, как не ждал войны, чтобы предупредить своих соотечественников об опасностях, которыми для нас чревата Kultur [74]с четырехконечной буквой «К». В начале тысяча девятьсот тринадцатого года я уже забил тревогу.

– Тогда ты, вероятно, читал в «Политике» этого Трейчке строки, посвященные дуракам. А уж он-то их знал. В одном месте из пятидесятой главы первой книги он говорит, что, по всей видимости, пределы человеческой глупости в девятнадцатом веке намного расширились, а в семидесятой главе – что девятнадцатый век продемонстрировал широчайшую глупость – Stupidität, coxpaняя его слово, – в среде ученых людей. И добавляет? «Никогда раньше люди не были столь глупы, как в наше время». Потом он говорит о партиях глупости, Partein. der Dummheit. Насчет партий глупости – это восхитительно! И после этого утверждают, будто пруссаки лишены психологического чутья! Правда, Бунд со всей его экспериментальной или физиологической психологией – чистой психологией! – не додумался до партии глупости, зато додумался Трейчке, такой же немец, как Вундт. [75]Говорю тебе, термин «партия глупости» – просто находка!