Чалам - Ночью на вокзале: сборник рассказов

— И она ничего вам не сказала?

— Нет. Я уехал в Бенарес, переменил имя. Учился, зарабатывал где придется, чуть ли не милостыню просил. Ну, и вот…

— А сейчас вы говорили с ней?

— Она сначала меня не узнала, а когда я назвал ей себя, закричала и убежала, как безумная.

— За что же она на вас-то в обиде?

— Ну а как же? Я же всему причиной. Из-за меня вся жизнь ее разрушилась. Из-за моего бреда!

— Почему же вы в бреду о ней говорили?

— Почему? Она для меня лучше матери была, я ее как богиню почитал. Вот и звал ее, думал, если она придет, то снимет болезнь своей божественной силой и я поправлюсь.

Доктор Камешвара Рао ушел на дежурство, разошлись и остальные. Один я, никем не замеченный слушатель, остался размышлять об этой странной истории. Я и сейчас вспоминаю ее иногда и думаю, что же такое жизнь и каков ее смысл для таких злосчастных, как эта Сарадамба… За что она пострадала? За свою доброту, за то, что помогла бедному мальчику? Погибла сама, погибли ее муж и сын. Кто в этом виноват? Когда хозяин пнет собаку, она глядит ему в глаза, силясь понять — за что. А в чьи глаза смотреть человеку?

Кто творит зло в мире — бог ли, сам ли человек? Современные писатели пишут: общество — вот кто стирает в порошок несчастных. Но ведь общество — это мы сами. И люди в этой деревне были такими же людьми, как и мы. Что же, выходит, общество, цивилизация не могут провести границы между добром и злом?

Такова жизнь… Нет бога, нет справедливости — только слепой случай, это и есть карма. Брызги морских волн тоже имеют свою судьбу: одни как алмазы сияют на солнце, другие падают на песок и высыхают… Так и люди… И все-таки они борются, стремятся к лучшему, ищут истину. А что такое истина? Суждено ли людям познать ее?

Никто не ответил. Туча нависла над горизонтом, поднялся ветер. Посреди моря возникла полоса пены, как будто кто-то проложил белую дорогу морским властелинам. Море глухо зашумело; плеск волн слился с завыванием ветра. Надвигалась гроза.

Джогая, опираясь на палку, доковылял до берега канала и сел в тени дерева нереду. Каждый день он сидел здесь и жадно смотрел на свое поле.

У Джогаи было три сына. Старший, Нарасая, возделывал отцовское поле. А два сына не оправдали надежд отца, мечтавшего, чтобы все трое работали на земле. Средний, Дарая, стал лавочником, жил в достатке. Отец его не винил, что он бросил землю. «Хороший малый, да во всем слушается жену — вот и свернул с правильного пути». Младший сын, Венката Суббая, захотел получить английское образование, уехал учиться. Кроме сыновей у Джогаи было две дочери. Детей он любил, но дороже всего на свете было ему его поле.

У Джогаи было сто акров земли. Большую часть ее он не унаследовал, а приобрел сам; поэтому она была ему особенно дорога. А сколько труда вложил в свою землю! Старший сын давно говорил: «Ты уже состарился, отец, читай священные книги, теперь без тебя справимся». Да разве он понимает, какая забота земле нужна!

Месяц назад умерла жена Джогаи. Несколько недель кашляла, стонала. В день ее смерти Джогая, как всегда, ушел на свое поле. Перед уходом дал лекарство, прописанное врачом: «Ну, теперь ты поспи, во сне все болезни проходят!»

Джогая ни одного дня не мог пропустить, не побывав на своем поле. Хорошо, что пошел и в этот раз: владельцы соседних полей отвели воду с поля Джогаи. Старший сын, мямля, не вступился за свои права, струсил. Джогая решительно направился к каналу и снова пустил воду на свое поле. Соседи — с палками, с досками — молча глядели на него, потом ушли.

— Как мать? — спросил Нарасая.

— Жива.

— Лучше ей?

— Да где уж там…

— Тогда пойдем домой! — заволновался сын.

— Нет, пока поле не польем, не уйдем, — твердо сказал отец.

— Дома же нет никого, — настаивал сын.

— Иди сам. Я тут останусь.

Сын понял, что отец сейчас нипочем поля не бросит, и молча ушел.

Вскоре крестьяне, работавшие на своих полях поближе к деревне, прокричали Джогае, чтобы он скорее шел домой. Джогая понял, что его жена умирает. Но часть поля еще не была орошена, и Джогая остался присматривать.

Вода медленно заполняла борозды, и вот наконец все жаждавшее, сухое поле было напоено, глинистая красновато-бурая земля стала темной, влажной. Теперь Джогая устало поплелся домой.

Жену он застал при смерти, но и в бреду она невнятно бормотала о домашних делах и заботах. То беспокоилась о младшем, любимом сыночке: «Женить его надо было — остался бы при нас, не послушали меня, вот и…» То ворчала на строптивую невестку, жену Дараи… То волновалась, как бы крысы не прогрызли соломенные корзины с зерном… То слабым голосом пыталась накричать на прачку — опять плохо стирает, всю одежду испортит!.. А как старшая сноха масло сбивает? «Это срам, половина масла в сыворотке остается, пропадает. Вот умру, так весь дом прахом пойдет! Молодые — их учить и учить.»

— Ну, ну, успокойся, помолчи! — урезонивал ее Джогая.

Но жена опять вспоминала то одно, то другое из бесконечных домашних дел, звала домочадцев, каждому что-то наказывала. Вдруг она с болезненным стоном крепко схватила мужа за руку — и умерла.

Со дня ее смерти прошел месяц. Все шло своим чередом.

Джогая по-прежнему каждый день сидел под деревом нереду на берегу канала. Смотрел на свое поле, освещенное солнцем, на работников, которые усердно выпалывали сорняки, распевая песни. Иногда дремал. На душе у него со дня смерти жены было смутно.

Однажды, закрыв глаза, он припомнил. Как-то пришел он на поле с внуком. Мальчик, держась за его руку, спросил: «Дедушка, где наше поле?» — «Вот это, вся земля вокруг нас, — с гордостью ответил Джогая. — Сто акров!» Показывая внуку свое поле, широкое, как море, Джогая преисполнился гордости. Когда-то давно он пришел в эту деревню продавать быков. Крестьянин, который купил у него быков, стал потом его тестем — сумел распознать его трудолюбие, деловую сметку. С тех пор он без устали работал. У тестя было всего пять акров. Десять лет Джогая эту землю своим потом поливал, зато еще пять акров смогли прикупить. Тесть в него верил, помогал во всем. И вот наконец у него сто акров! Тесть уже давно умер, и сам Джогая состарился. Что он теперь может? Дотащиться с трудом до своего участка, сидеть и глядеть на него. Раньше вид поля вызывал в душе ликование, теперь радость сменилась привычкой…

Джогая открыл глаза. Солнце стояло высоко и даже сквозь листву сильно жгло лицо. Никого на поле не было. Он с трудом поднялся и доплелся до купы деревьев. Работники были здесь: они развязали свои узелки и завтракали. Некоторые спали.

— Эй, подымайтесь! — закричал Джогая.

— Ладно, ладно, хозяин!

Со смехом и шутками поденщики вернулись на поле.