Соломон Нортап - 12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа

Я давно стремился изобрести какую-нибудь возможность потихоньку отнести на почту письмо, адресованное кому-нибудь из моих друзей или родственников на Севере. Трудность такого предприятия не может быть понятна человеку, не знакомому с крайними ограничениями, наложенными на рабов. Во-первых, у меня не было ни пера, ни чернил, ни бумаги. Во-вторых, раб не может покинуть свою плантацию без пропуска, да и почтмейстер не отправит письмо, не получив письменных инструкций его владельца. Я пробыл в рабстве уже девять лет и всегда был бдителен и держал ухо востро, пока мне не представилась возможность добыть лист бумаги. Когда Эппс однажды зимой уехал в Новый Орлеан сбывать с рук хлопок, хозяйка послала меня в Холмсвиль с приказом купить кое-что, и в числе прочего – некоторое количество писчей бумаги. Я припрятал один лист в своей хижине под доской, на которой спал.

После многочисленных экспериментов мне удалось изготовить чернила путем кипячения коры белого клена. А выдернутое из крыла утки перо вполне годилось для письма. Пока все в хижине спали, при свете углей, тлеющих в очаге, лежа на своем дощатом ложе, я сумел написать довольно длинное письмо. Оно было адресовано одному старому знакомому в Сэнди-Хилл. В письме я описывал свое положение и просил принять меры к возвращению мне свободы. Я хранил это послание долгое время, изобретая способы, какими его можно было бы безопасно доставить на почту.

Через некоторое время один низкий человек по имени Армсби, дотоле мне незнакомый, появился в нашей округе, ища место надсмотрщика. Он просился на службу и к Эппсу и провел на плантации несколько дней. Далее он отправился на плантацию Шоу, расположенную поблизости, и оставался там несколько недель. Шоу, как правило, окружал себя именно такими бесполезными личностями, а сам славился как азартный игрок и человек беспринципный. Он взял в жены свою рабыню Шарлотту, и целый выводок мулатов рос в его доме.

Армсби под конец настолько опустился, что был вынужден работать вместе с невольниками. Белый человек, работающий в поле, – редкое и необычное зрелище на Байю-Бёф. Я использовал любые возможности свести с ним потихоньку знакомство, желая заручиться его доверием настолько, чтобы он выразил готовность сохранить у себя мое письмо. С его слов я узнал, что он нередко бывал в Марксвиле – в городке примерно в двадцати милях от плантации, оттуда, на мой взгляд, можно было отослать мое письмо.

Тщательно выбирая наиболее подходящую манеру, чтобы подступиться к нему с этим делом, я наконец решился просто спросить, не пошлет ли он за меня письмо с марксвильской почты, когда в следующий раз окажется в городке. Я не сказал ему, кем было написано это письмо или какие подробности оно содержало, ибо я опасался, что он может предать меня. И я знал, что его корыстной натуре нужно предложить некое вознаграждение, прежде чем ему довериться.

Однажды около часа ночи я бесшумно выбрался из своей хижины и, перебежав по полю к плантации Шоу, обнаружил Армсби спящим на веранде. У меня было немного серебряных монет – это была моя плата за игру на скрипке – но я посулил ему все, что есть у меня в этом мире, если он окажет мне такую любезность. Я умолял Армсби не выдавать меня, если он не сможет удовлетворить мою просьбу. Он уверил меня своей честью, что пошлет письмо с почты в Марксвиле и что навеки сохранит эту тайну. Хотя письмо все это время было у меня в кармане, я не решился сразу же отдать его, но сказал, что для меня его напишут через день или два, пожелал ему доброй ночи и вернулся в свою хижину. Я никак не мог отделаться от донимавших меня подозрений и всю ночь пролежал без сна, обдумывая самый безопасный способ действий. Я был готов многим рискнуть, чтобы достигнуть своей цели, но если бы это письмо каким-то образом попало в руки Эппса, то был бы смертельный удар по моим чаяниям. Я «познал смятенье чувств» [87].

Как показывает дальнейшее, мои подозрения оказались вполне обоснованными. Через день, когда мы прореживали хлопчатник в поле, Эппс сидел на изгороди между своей плантацией и плантацией Шоу, так чтобы видеть всю картину наших трудов. Через некоторое время явился Армсби и, оседлав изгородь, примостился рядом с ним. Так они просидели около двух или трех часов, и все это время я изнемогал от дурных предчувствий.

В тот вечер, когда я варил себе бекон, Эппс вошел в хижину, держа в руке плеть из сыромятной кожи.

– Ну, бой, – сказал он, – я так понимаю, что у меня тут завелся ученый ниггер, который пишет письма и пытается уговорить белых парней их отправить. Как думаешь, кто бы это мог быть?

Мои худшие страхи оправдались. И хотя это может показаться сомнительным поступком, при таких обстоятельствах только двуличие и откровенная ложь могли послужить мне спасением.

– Ничего не знаю об этом, господин Эппс, – ответил я ему, делая невинную и удивленную мину, – вообще ничегошеньки об этом не знаю, сэр.

– Разве ты не ходил к Шоу позапрошлой ночью? – допытывался он.

– Нет, хозяин, – был мой ответ.

– Не просил ли ты этого малого, Армсби, отправить за тебя письмо в Марксвиле?

– Богом клянусь, господин, я и тремя словами с ним не перемолвился за всю мою жизнь. Не знаю, что вы имеете в виду.

– Ну, – продолжал он, – Армсби поведал мне сегодня, что среди моих ниггеров завелся дьявол; что у меня есть один такой, за которым надо хорошенько приглядывать, или он сбежит; а когда я напрямую спросил его, в чем дело, он сказал, что ты приходил к Шоу, разбудил его посреди ночи и хотел, чтобы он отнес письмо в Марксвиль. Что ты скажешь на это, а?

– Все, что я могу сказать, хозяин, – отвечал я, – что это неправда. Как мог бы я писать письма, не имея ни чернил, ни бумаги? Да и не хочу я никому писать, у меня и друзей-то живых на всем белом свете нет. Этот Армсби – лгун и пьяница, как говорят, да ему вообще никто не верит. Вы знаете, что я всегда говорю правду и никогда не ухожу с плантации без пропуска. Так вот, господин, я понимаю, что задумал Армсби, совершенно ясно понимаю. Разве он не хотел, чтобы вы наняли его надсмотрщиком?

– Да, он хотел ко мне наняться, – подтвердил Эппс.

– В том-то и дело, – продолжал я. – Он хочет заставить вас поверить, что все мы собираемся сбежать, и тогда, он думает, вы наймете его надсмотрщиком, чтобы за нами приглядывать. Он просто взял да и выдумал всю эту историю, потому что хочет получить место. Все это ложь, хозяин, вот помяните мое слово.

Эппс некоторое время размышлял, явно впечатленный правдоподобием моей версии, а потом воскликнул:

– Будь я проклят, Платт, если не поверю, что ты говоришь правду. Должно быть, он принимает меня за полоумного, коли думает, что сможет надуть меня такими байками, верно? Может, он думает, что сумеет меня одурачить; может, он думает, что я ничего не знаю – что я не могу сам позаботиться о своих собственных ниггерах? Будто можно подольститься к старине Эппсу, а? Ха-ха-ха! Чертов Армсби. Науськай на него собак, Платт! – И, разразившись множеством комментариев, описывающих общий характер Армсби и собственную свою способность позаботиться о делах и приглядывать за собственными «ниггерами», хозяин Эппс покинул хижину. Как только он ушел, я бросил письмо в огонь и с упавшим и отчаявшимся сердцем смотрел, как послание, стоившее мне стольких тревог и размышлений, которое, как я с любовью надеялся, будет моим посланником на земле свободы, извивается и скукоживается на ложе из углей и превращается в дым и пепел. Армсби, этого злосчастного предателя, в скором времени изгнали с плантации Шоу к моему вящему облегчению: я боялся, что он возобновит этот разговор и, возможно, убедит Эппса поверить ему.