Александр Дюма - Могикане Парижа

Петрюс взял карандаш и уверенной рукой сделал общий набросок портрета. Дойдя до отделки мелких деталей, он заметил, что в лице Регины нет необходимого оживления.

– Позвольте, мадемуазель, предложить вам, – сказал он, – поболтать немножко… о чем вам угодно – о ботанике, географии, музыке. Я должен сознаться, что принадлежу к школе художников-идеалистов. Мне кажется невозможным написать хороший портрет с неподвижного лица. Масса лиц, приглашающих писать с себя портреты, благодаря неестественному молчанию, которое они хранят во время сеансов, выходят суровыми и не схожими, что вызывает улыбки их друзей: «О! Это совсем не ваше лицо – уж слишком важно» или «Слишком старо». И вина падает на бедного художника, а этот художник зачастую вовсе не знает своего оригинала, и что же удивительного, если вместо обычного выражения он придает ему выражение минуты.

– Вы совершенно правы, – ответила Регина, слушавшая внимательно эту теорию. – И если для того, чтобы сделать хороший портрет, вам достаточно видеть мое лицо с присущим оживлением, не поленитесь протянуть руку и позвонить.

Петрюс позвонил. Вошел лакей.

– Позовите Пчелку, – сказала Регина.

Через пять минут ребенок лет десяти или одиннадцати вошел или, скорее, впорхнул в дверь и опустился у ног Регины.

Петрюс, легко воспламенявшийся, как и все художники, не мог воздержаться от возгласа:

– О! Какое прелестное дитя!

Девочка, носившая характерное прозвище Пчелки, была действительно прелестным ребенком. Прозрачное матовое лицо, напоминавшее лепесток розы, чудесные блестящие белокурые волосы, локонами обрамлявшие его, и гибкая талия в самом деле придавали ей сходство с пчелкой.

– Ты звала меня, сестра? – спросила она.

– Да, но где же ты была? – отвечала Регина.

– В фехтовальном зале: мы с папой упражнялись в фехтовании. Папа уверяет меня, что если ты выросла такая большая и красивая, то только благодаря этим упражнениям; а так как я хочу быть такой же большой и хорошенькой, как ты, то я и стала надоедать ему, чтобы он научил меня фехтованию.

– Да! Но и он хорош после этого. Посмотри, ты вся в поту, задыхаешься… Я очень рассержусь, Пчелка! Как вам нравится, большая уже девочка, одиннадцать лет, а занимается фехтованием, как какой-нибудь школьник из Саламанки или гейдельбергский студент.

– Да еще, как только придет весна, я буду учиться ездить верхом.

– Это другое дело!

– Папа сказал, что в этом году он купит тебе другую лошадь, а твоего Эмира отдаст мне.

– О! Неужели? Но если только папа это сделает, я в глаза назову его безумцем. Представьте себе, г-н Петрюс, Эмир – такая лошадь, что на нее никто сесть не может.

– Да, никто, кроме тебя, Регина. Только ты заставляешь его скакать через рвы в шесть футов шириной и через барьеры в три фута.

– Потому что он меня знает и слушается.

– Я в свою очередь тоже познакомлюсь с ним, а если он не станет слушаться, я скажу ему: «Я сестра Регины и дочь маршала Ламот Гудана», и кончится тем, что он покорится…

– Эмир, – вмешался Петрюс, желая воспользоваться оживлением Регины, чтобы дописать ее голову, – это гнедая лошадь, смесь арабской с английской?

– Да, – ответила Регина, улыбаясь, – она происходит из той страны, где каждая собака, каждая лошадь имеет свою родословную.

– Это тот господин, – спросила вполголоса Пчелка, – который пишет твой портрет?

– Да, – ответила Регина так же тихо.

– А мой он не нарисует?

– Мне бы это было очень приятно, – ответил ей Петрюс, улыбаясь. – В особенности в той позе, в которой вы находитесь теперь.

Девочка полулежала, опершись локтями на колени сестры. Ее прелестная головка покоилась на руках, а Регина, шутя, проводила по ее лицу и волосам цветком резеды.

– Слышишь, сестра, – сказала Пчелка, – этот господин охотно сделает и мой портрет.

– О, он, конечно, поставит какое-нибудь условие, – сказала Регина.

– Какое же? – спросила Пчелка.

– Вы должны быть умницей и слушаться сестру.

– Вот что! Я знаю наизусть заповедь, в которой говорится: «Чти отца твоего и матерь твою», но в ней нет: «Чти сестру твою». Я очень люблю Регину, люблю всем сердцем, но слушаться ее не хочу. Я буду слушаться только отца.

– Еще бы, он делает все по-твоему.

– А без этого я и не была бы так послушна, – смеясь, перебила сестру Пчелка.

– Перестань, Пчелка, – сказала Регина. – Ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле. Сиди смирно около меня и расскажи нам что-нибудь… Вообразите, господин художник, когда мне делается скучно, а это случается довольно часто, девочка рассказывает мне целые истории, или вычитанные ею, или плод ее собственной головки… Ну, Пчелка, рассказывай!

– Хорошо, сестрица, я расскажу тебе одну историю, – сказала девочка, лукаво взглянув на молодого человека.

Художник слушал. Работа его, между тем, подвигалась, и голова Регины в этой простой позе, с обычным выражением, выходила прелестной.

Девочка начала.

Жила-была очень давно одна принцесса, одаренная необыкновенными добродетелями и несравненной красотой. Родилась она в Багдаде во времена господства халифа Гаруна аль-Рашида. Отец ее, один из самых знаменитых воевод армии халифа, видя, что дочь его растет, а войны повторяются реже, подал халифу просьбу об отставке, чтобы посвятить все свое время воспитанию своей дочери Зюлеймы.

Зюлейма – это слово персидское и означает «царица». Не желая отвечать отказом на просьбу воеводы, халиф принял ее, и, несмотря на печаль, которую испытывал, расставаясь с самым храбрым из своих воинов, он покорился необходимости и предложил ему в воспитатели Регины… прости, сестрица, я хотела сказать Зюлеймы, – и предложил в воспитатели Зюлеймы того самого учителя, который занимался воспитанием его собственной дочери.

Воевода оставил двор, где он пребывал до того времени, и переехал в предместье города, в принадлежавший ему дворец, который был окружен, как и улица Плюме, цветочными садами.

В точно такой же цветник, как вот этот, приходили учителя танцев, рисования, пения, ботаники, астрономии, даже физиологии. Генерал хотел, чтобы ум принцессы был полон всеми знаниями, известными в то время. Можно сказать без лести, что она отлично воспользовалась уроками своих преподавателей: в восемнадцать лет ее достоинства и таланты равнялись ее красоте…

– Пчелка, – перебила ее сестра, – твоя сказка на этот раз вовсе не интересна, расскажи нам другую…

– Возможно, что она не занимательная, но преимущество ее заключается в том, что она не вымысел, а правдивость есть достоинство всякого рассказа, не правда ли, господин художник? – продолжала маленькая девочка, обращаясь уже к живописцу.