Александр Дюма - Могикане Парижа

– Я вполне разделяю ваше мнение, – отвечал художник, догадываясь, что в этом рассказе есть намек на жизнь Регины. – И буду покорнейше просить вашу сестрицу позволить вам продолжать.

Щеки Регины сделались так же красны, как цветок камелии, роскошно распустившийся над ее головой.

– А если я буду продолжать, что вы мне за это дадите?

– Я дам вам ваш портрет.

Пчелка захлопала в ладоши и, повернувшись к сестре, сделала руками жест, ясно говоривший: «Слышишь, Регина, теперь уже ничего не поделаешь!»

Регина ничего не ответила. Она тихонько отодвинула кресло шага на три назад, точно хотела скрыть в зелени листвы выступившую на ее лице краску.

Пчелка, видя, что Регина, хотя и не давала своего согласия, но и не налагала решительного запрета, продолжала:

– Я остановилась на описании красоты принцессы… Но оставим это: папа утверждает, что красота проходит, а вечны одни добродетели. Но доброта Зюлеймы была поразительна! Все матери в Багдаде, видя ее, проходящую по улице, говорили своим детям: «Вот самая прекрасная и самая добрая из принцесс, которые когда-либо бывали на свете».

Мало-помалу она приобрела такую славу в предместье, что ее стали считать не обыкновенной женщиной, как всех других, а настоящей феей, благодетельствовавшей повсюду, где бы она ни появлялась.

Однажды маленький савояр, который зарабатывал кусок хлеба, заставляя плясать свою обезьянку, плакал и жаловался, что за целый день никто не подал ему ни одного су и он не смеет показаться своему хозяину на глаза.

Принцесса, высунувшись из окна, увидела слезы бедного мальчика. Она поспешила выйти к нему и спросила, что с ним. Только взглянул на нее савояр, как понял, что горю его конец, запрыгал от радости и закричал:

«Фея! Вот фея Карита!»

Он так громко прокричал эти слова, что пять или шесть прохожих, не зная настоящего имени Зюлеймы, стали звать ее не менее прекрасным именем – волшебницей Каритой. Это слово означает милосердие… Но я не буду перечислять все добрые дела волшебницы, скажу только, что она вполне заслуживала свое прозвище. Впрочем, я расскажу только об одном из прекрасных поступков волшебницы Зюлеймы, нет, Кариты, нет, Регины… Я все путаюсь!.. И моя сестра Регина, которая, несмотря на то, что и несравненно больше меня и умнее, и знает прекрасно множество сказок о добродетельных волшебницах, может вам засвидетельствовать, что я не изменила ни одного слова.

Я уже сказала, что дворец принцессы был окружен цветочным садом и аллеями, которые прорезают весь Багдад, как бульвары – Париж. По этим аллеям каждый день принцесса каталась верхом на своей лошади вместе с отцом, и всякий, попадавшийся навстречу, не мог отказать себе в удовольствии остановиться и полюбоваться ими. Итак, однажды во время такой прогулки волшебница увидела на краю рва маленькую девочку десяти или одиннадцати лет, бледную, худую, с длинными, распущенными до плеч волосами. Ее била лихорадка, несмотря на жаркий день и солнцепек. Около девочки вертелось пять или шесть собачонок, которые лизали ее и ласкались к ней, а на голом плече сидела ворона и била крыльями. Но ни ворона, ни собачонки не занимали ее. Видимо, она сильно страдала и дрожала так, что зуб на зуб не попадал, точно в сильный мороз зимой… Не забудьте, что это было в августе прошлого года… Ах, что я говорю?! – вскричала девочка.

Петрюс улыбнулся.

– Наконец, ты сама убедилась, что просто говоришь глупости, милая, – заметила Регина. – Ты рассказываешь историю из времен халифа Гаруна аль-Рашида, в то же время рассказываешь о прошлом августе. Действие происходит в Багдаде, а одним из действующих лиц является савояр. Ты сегодня не в ударе, Пчелка…

– Ну, полно, сестрица. Я ведь ошиблась только во времени: сказала «прошлого года», вот и все. В прошлом году этого быть не могло, потому что происходило во времена господства халифа Гаруна аль-Рашида, а всякий знает, что он был пятым халифом из династии Аббасидов и умер в 809 году.

Сделав не без гордости это замечание, девочка продолжала:

– Я хотела сказать, что это было в такое же время, как теперь. В Багдаде стояла сильная жара, какая бывает здесь на бульварах, например, у рогатки Фонтенбло, – самое подходящее сравнение. Поэтому и поразителен был озноб девочки, что не было возможности долго стоять на солнце. Это и заметила Карита. Она попросила отца помочь ей сойти с лошади, чтобы лучше расспросить девочку, что с ней.

– Почему, – спросила ее принцесса самым нежным голосом, – ты так дрожишь? Ты больна?

– Да, добрая волшебница, – отвечала девочка, тотчас угадавшая в ней фею.

– Что же с тобой?

– У меня, говорят, лихорадка.

– Почему ты не в постели, если у тебя лихорадка?

– Потому что собаки больны сильнее меня, и меня послали гулять с ними.

– Но ведь не мать же послала тебя гулять с собаками: мать этого никогда не допустила бы.

– Это, действительно, не моя мать, добрая волшебница.

– Где же твоя мать?

– У меня нет матери.

– Кто тебе заменяет ее?

– Г-жа Броканта.

– Кто это г-жа Броканта?

Девочка колебалась с минуту, фея переспросила ее.

– Тряпичница, воспитавшая меня, – ответила, наконец, девочка.

– У тебя нет родителей?

– Я одна в целом мире.

– Бедная малютка! – сказала принцесса. – А как тебя зовут?

– Рождественская Роза.

– У тебя, бедное дитя, такой же болезненный вид, как и у цветка, имя которого ты носишь… Где ты живешь?

– О, добрая фея, – отвечала девочка, – в одном из самых грязных и скверных закоулков Багдада.

– Далеко отсюда?

– Нет, приблизительно минутах в десяти ходьбы.

– Ну, так я отведу тебя домой и скажу, чтобы тебя уложили в постель.

Девочка сделала попытку встать, но чуть не скатилась в канаву: так велика была ее слабость.

– Подожди, – сказала волшебница. – Я возьму тебя на руки.

Принцесса подняла девочку, которая так исхудала, что, пожалуй, была не тяжелее моей куклы, и поднесла к отцу, который взял ее и усадил на передней части своего седла… Таким образом они пустились в дорогу: Роза на седле папы!.. Ну, я опять сбилась… Роза на седле отца волшебницы, сама волшебница на своей лошади, держа на руках двух маленьких собачек, которые не поспевали за ними, остальные три были побольше и бежали сзади. Ворона летела следом, но чтобы она не залетела далеко, Роза беспрестанно повторяла:

– Фарес, Фарес!

Скоро они въехали на улицу, мрачную, как ночь. Хотя отец и говорил мне много раз, что солнце светит для всех, но для обитателей этой трущобы оно не светило.

– Там, – указала девочка, схватив поводья лошади. – Вот эта дверь.

Дверь конуры собак моего отца, право, чище этой двери, ведущей в человеческое жилище. Пришлось согнуться для того, чтобы войти в нее.