Александр Дюма - Могикане Парижа

– Будем называть вещи своими именами, сударыня, – сказал Рапп, стараясь улыбнуться, – наклонности к дипломатии.

– Пожалуй, хоть и к дипломатии, граф. Я одинаково ненавижу их обеих, этих сестер-близнецов честолюбия. Да, вы научили меня тому, чего я не должна была знать, – и оставили в неведении в вещах, которые обязана была знать. Одним словом, вы посвятили меня в ужасную науку борьбы зла с добром. Я краснею, граф, за себя; я признаюсь, к своему стыду и к вашей славе, что испытывала род любопытства, своего рода наслаждение, следуя за вами вокруг человеческого сердца, – ужасное путешествие, исполненное постоянных разочарований и утрат. Но, граф, я скажу вам, что возвратилась из этого путешествия с ужасом в сердце. По мере того, как вы обнажали передо мною, точно отвратительные раны, все пороки, внедрившиеся в сердца людей, – ваш скальпель не щадил никого, – я приобретала, едва вышедшая из детства, может быть, ценою счастья всей моей жизни – преждевременную старость, раннюю дряхлость сердца, называемую обыкновенно опытом и которая есть не что иное, как погребение всего, что есть в нас дорогого, благородного и чистого. И когда я умерла для счастья, когда вы приговорили меня к гражданской смерти, отняли у меня отца, мать, семейство, вы имеете достаточно смелости не желать, чтобы я могла встать, опираясь на руку благородного друга? Знайте же, граф, и пусть это расшевелит и заставит говорить вашу совесть, знайте, что, несмотря на ваши уроки, несмотря на зараженное смертельным ядом воспитание, Господь вложил в сердце мое зачатки добродетели, которые покоятся на незыблемом, стойком начале. Я сумела вести безупречную для света жизнь, граф! И оставьте меня наслаждаться жизнью.

Граф посмотрел пристально на Регину, и, покачав головой, сказал:

– Говоря откровенно, Регина, вы достигли той точки, где человек становится неспособным заразиться страстной любовью, а потому я вполне уверен, что вы не можете любить искренне, глубоко и чистосердечно…

Регина сделала нетерпеливое движение.

– Я не собираюсь упрекать вас, Регина, напротив, я восхваляю вас. Любовь есть страсть людей, неспособных чувствовать что-нибудь более возвышенное, поймите, что это только небольшая подробность жизни, но ни в коем случае не цель ее. Это веселое или ужасное приключение, встречающееся людям в их великом путешествии, которое они совершают в жизни; надобно переносить любовь, но не стремиться ей навстречу, стараться победить ее, а не покоряться ей. У вас великий ум, Регина, и сильная логика. Призовите их на помощь, спросите их, и вы увидите, что подобные отношения, в которые я советую вам не вступать или, по крайней мере, вступать как можно реже и с самой строгой осторожностью, – кончаются всегда очень дурно. И это естественно: прелюбодеяние носит в себе самом свое осуждение, потому что человек, который любит замужнюю женщину, если он честный человек, не может уважать ту, которая обманывала своего мужа и может обесчестить своих детей. Прибавьте к этому, Регина, что этот человек непременно будет стоять ниже вас по происхождению, состоянию, уму, – я знаю мало мужчин, которые могли бы с вами сравниться. А раз вы сильнее его, вы будете ему покровительствовать. И то, что нынче вы называете любовью, завтра покажется вам слабостью, и с той минуты вы станете его презирать. Что же касается его, рано или поздно он осознает ваше превосходство, устыдится роли раба-любовника, которую вы заставите его разыгрывать, – и возненавидит вас.

– Если человек, которого я люблю, слышите, граф, – вскрикнула Регина, – я говорю «люблю», а не «полюблю», – если человек, которого я люблю, возненавидит меня, – тому виной буду только я сама. Это будет значить, что, несмотря на все мои усилия, ваши ненавистные наставления, ваши ядовитые советы принесли свои плоды. Тогда его ненависть, соединенная с моей, упадет на вашу голову – причину, начало, корень всего зла. Но нет! Этого никогда не случится, я буду продолжать начатое: я вырву из сердца моего все, что вы посеяли в нем ужасного, и если моя душа, это зеркало Бога, потускнеет на одну минуту, я постараюсь возвратиться к моему детству и создать себе новую душу.

– Ну, – сказал граф, улыбаясь, – немножко поздно хватились.

– Нет, Бог милосерден! – сказала Регина убежденно. – Нет! Не поздно, если бы Он мог меня слышать, Он понял бы, что я потопила все горе моей жизни в океане нежности, которая бьет ключом в его сердце.

Граф смотрел на Регину с некоторым удивлением.

– Если ваш высокий ум не желает понять моего языка, Регина, спустимся с высот философии вниз – в низменности материальных интересов, как вы их называете. Я хочу сказать вам о моем самом пламенном желании, о моем единственном стремлении… Регина, я вам уже сказал, что я хочу быть министром, но у меня много врагов, Регина, – продолжал граф, – и на первом плане – все мои друзья. Меня не очень огорчило бы, если бы кто-то вздумал сочинять памфлеты на мою политическую деятельность: известно, какой вес имеют подобные нападки, но я не хочу, – слышите, Регина, – я не хочу, чтобы злые языки касались моей семейной жизни. Вам известно изречение, оставленное миру другим честолюбцем: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».

– Я полагаю, прежде всего, – ответила иронично Регина, – что вы не претендуете быть Цезарем новейших времен. И сверх того, обратите внимание, что это правило, которое я уважаю от всего сердца, когда оно относится к обыкновенным случаям жизни, говорит: «Жена Цезаря». Вы слышите, граф, – жена!

– Э, графиня, как бы то ни было, в глазах света вы все-таки моя жена.

– Да, граф, но перед Богом я ваша жертва, и я буду говорить с вами, исходя из этого.

– Пожалуйста, графиня, спуститесь на землю.

– Вы принуждаете меня?

– Я вас прошу об этом.

– Хорошо, граф! – сказала Регина взволнованно. – Признаюсь, я с неудовольствием вхожу в эти подробности. У вас есть любовница…

– Это ложь, графиня! – вскричал граф, вскакивая от этого удара, как бык от копья тореадора.

– Успокойтесь, граф. Я не позволю вам выходить из себя в моем присутствии. У вас есть любовница: она мала ростом, блондинка, тридцати лет, приятельница госпожи де Мара, имя ее графиня Гаск, она живет на улице Бак, № 18.

– Я не знаю, дорого ли вы платите вашей полиции, графиня, но знаю одно, как бы дурно вы ей ни платили, она все-таки крадет ваши деньги!

– Эта женщина живет на улице Бак, № 18, – продолжала холодно Регина. – Вы навещаете ее по понедельникам, средам и пятницам. Вы сравнивали себя сейчас с Цезарем, который являл собою олицетворенную храбрость. Конечно, вам ничего не будет стоить сравнить себя с Пумой, который был образцом мудрости. Эта ваша вторая Эгерия, первая – маркиза де ла Турнелль, ваша мать… Мне не нужно хорошо или дурно платить моей полиции, чтобы знать все это: ваши похождения давно сделались достоянием публики; нет ни одной либеральной газеты, которая не говорила бы об этом в последние два года.