Александр Дюма - Могикане Парижа

– Уберечь меня от срама – за это беретесь вы, граф?

– Да, об этом молодом человеке носятся двусмысленные слухи…

Регина вздрогнула не от того, что мог сказать граф, а от того, что мог услышать Петрюс.

– Я вам не верю, – прервала она его.

– Я ничего еще не сказал, а вы уже заранее уличаете меня во лжи.

– Потому что я заранее знаю, что вы солжете.

– Несмотря на его родство с генералом де Куртенэ, его не принимают ни в одном доме Сен-Жерменского предместья.

– Потому что он не желает появляться в гостиной, где может встретиться с вами.

– Он живет на широкую ногу, как какой-нибудь принц, а между тем все знают, что у него ничего нет.

– О да, вы однажды встретили его в лесу на лошади из манежа, а в другой раз – во французском театре, куда он отправился с билетом, подаренным ему его другом.

– Указывают как на источник его благосостояния на известную принцессу театральных подмостков…

– Граф! – вскричала Регина, бледнея от гнева и ужаса. – Я запрещаю вам поносить человека, которого я люблю!

Она бросила эти последние слова по направлению оранжереи, чтобы Петрюс понял, что они относились к нему, затем, подойдя к сонетке, сильно дернула за шнурок.

– Есть одно обстоятельство, которое утешает меня, граф, когда я слышу, как вы клевещете на отсутствующего, – это убеждение, что, если бы этот отсутствующий предстал перед вами, вы не осмелились бы повторить ни одного слова ему в глаза.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошла Нанон.

– Проводите графа, – сказала Регина своей служанке, давая ей в руки свечу.

Но так как граф, видимо, озлобленный до исступления, не спешил удалиться, Регина указала ему повелительным жестом на дверь:

– Выйдите вон, милостивый государь…

Граф точно почувствовал над собой власть этой гордой молодой женщины и должен был повиноваться.

Он бросил на нее взор ехидны, принужденной бежать, и, сжав кулаки, стиснув зубы, сказал глухим угрожающим голосом:

– Хорошо, пусть будет так, графиня, прощайте!

И он вышел в сопровождении Нанон, которая затворила за ним дверь.

Сцена была слишком сильна; сердце Регины, подобно озеру, вздымающему волны во время бури, вдруг вышло из берегов, она упала в кресло, и слезы, точно два ручья, потекли из ее полузакрытых глаз.

Когда Нанон затворила дверь, а Регина почти без чувств упала в кресло, Петрюс вышел из оранжереи. Он был бледен, крупные капли пота покрывали его лоб, но глаза сияли счастьем.

И в самом деле, если драма, которая перед ним разыгралась, вдохнула в него ужас и отвращение, зато его чистая душа, благородное и честное сердце не могли не сочувствовать благородной жертве, в роли которой оказалась Регина; он поневоле забыл палача ради жертвы.

Петрюс медленно подошел к Регине, но она, услыхав шаги молодого человека, закрыла лицо руками и осталась в положении осужденного, который приготовился услышать свой приговор. Она как будто боялась, что позор ее мужа и проступок матери отразятся на ней, и, желая скрыть краску стыда от своего возлюбленного, закрыла лицо своими прелестными руками.

Петрюс понял борьбу, которая происходила в ее душе. Он стал перед ней на колени и скорее прошептал, чем проговорил, мягким и нежным голосом, как будто хотел колыбельной песней убаюкать ребенка:

– О! Регина, Регина, до сих пор я любил тебя как женщину, теперь я люблю тебя как мученицу! Преступление, жертвой которого ты сделалась, вместо того, чтобы отразиться на тебе и затмить твою невинность, окружает твой образ в моих глазах радужным ореолом красоты и величия! Ты можешь смотреть на меня без стыда и страха, потому что я должен стыдиться, что так мало тебя достоин. С этой минуты ты для меня священна, и моя любовь сумеет возвыситься над обыкновенной страстью прочих людей, чтобы стать достойной тебя… О, Регина, как люблю я тебя! Я чувствую к тебе то благоговение, которое чувствовал бы к своей матери, если бы она была еще жива. Я чувствую в моем сердце ту бесконечную нежность, какую я питал бы к моей сестре, если бы небу угодно было дать мне сестру; я боготворю тебя, как боготворил в детстве гранитную мадонну, которая с высоты утесов царила над океаном!

Регина опустила свои руки в руки молодого человека и открыла лицо, на котором ясно виднелось живейшее чувство признательности.

Петрюс продолжал:

– Я сейчас говорил тебе, что ты возвратила меня к жизни, что ты показала мне настоящую цель существования, которое я считал бесполезной фантазией! А потому, в свою очередь, моя возлюбленная, я – как ты только что сказала этому человеку – я протягиваю тебе руку, чтобы поднять тебя. И так, рука в руке, сплоченные воедино, с большой силой восстанем мы против зла и, презирая людей, приблизимся к Богу!

Легкая улыбка пробежала по губам Регины.

– Посмотри на меня, Регина, – продолжал Петрюс, – как ты приглашала меня несколько минут тому назад посмотреть на тебя. Я не спрашиваю тебя, как ты это сделала, люблю ли я тебя; я тебе говорю: «Ты меня любишь!» Мое сердце трепещет и бьет страшную тревогу при этих словах: «Ты меня любишь!» Все, что было темного во мне, освещается и блестит перед этими божественными словами; все доброе во мне становится лучшим; все дурное исчезает! В моем сердце было до сих пор темно, как ночью, и в этой тьме любовь твоя забрезжила, как прекрасный сон; теперь в сердце моем светло, как в голубом небе, а любовь твоя блещет в нем лучезарной звездой!

Молодая женщина смотрела на него с нежностью и не перебивала его. Как те растения, которые, опустив головки под влиянием ночного инея, поднимают их, обогретые лучами утреннего солнца, так и Регина ожила при звуках любви и при лучах его любящих глаз.

Петрюс продолжал:

– Я люблю тебя! Не слушай никого, кроме, меня, Регина, думай только обо мне, моя возлюбленная, имей в виду только мою любовь, позволь мне убаюкать тебя моими словами, – как волны морские качают челн, как легкий ветерок колеблет пестрые чашечки цветов; доверься мне, для твоего горя мое сердце – самое надежное убежище… Я люблю тебя!.. Забудь все земное ради этих слов. Умрем для мира, и пусть наша любовь освободит нас от житейских треволнений. То, что люди называют Богом, – есть вечная любовь!

И пока Петрюс говорил, лицо Регины принимало мало-помалу естественное выражение, румянец счастья покрыл ее щеки, глаза блестели блаженством. Нежные звуки голоса Петрюса наполняли ее душу дивной музыкой. И отчасти еще во власти скорби, которая все еще звучала в глубине ее души, точно отдаленные раскаты грома, отчасти увлекаемая радостью, которая обдавала ее, как теплые лучи весеннего солнца, Регина наклонилась к молодому человеку, все еще стоявшему перед ней на коленях, обвила его руками и прошептала в свою очередь: