Александр Дюма - Могикане Парижа

– Где же он? – спросил Людовик.

– У г-на Жерара, который очень болен.

– А где живет г-н Жерар?

– В Ванвре… Нужно ли идти туда?

– Бесполезно! Это очень далеко.

– Г-н Людовик, г-н Людовик, она дышит! – вскричала Шант-Лиля.

– Уверена ли ты в этом, дочь моя?

– Я терла ей грудь теплой салфеткой и почувствовала, что грудь приподнялась… Г-н Людовик, она приподнимает к голове свою руку!

– Хорошо, – сказал Людовик, – мы, по крайней мере, спасем одного из двух! Унесите ее поскорее отсюда, чтобы она не увидела, что ее возлюбленный умер.

– В ее комнату, в ее комнату, – сказала Нанетта.

– Да, в ее комнату. Вы откроете там все окна и разведете хороший огонь. Ступайте, ступайте!

Женщины унесли Кармелиту.

Начинало рассветать.

– Ты знаешь, что нужно делать, Шант-Лиля? – вскричал Людовик вслед группе девушек, уносивших Кармелиту.

– Нет, скажите что?

– Ничего, кроме того, что ты делала до сих пор.

– Но если она спросит, что сделалось с ее возлюбленным?

– Скорее всего, она будет в состоянии говорить не раньше, чем через час, а рассудок не вернется к ней раньше, чем через два или три часа.

– А тогда?..

– Тогда уже я буду около нее.

И он опять принялся за молодого человека со сверхъестественным упорством врача, преследующего жизнь даже в объятиях смерти.

В девять часов утра карета, в которой ехали Жакаль, Сальватор и Жан Робер, остановилась у дверей дома, в котором произошли ужасные события, только что рассказанные нами.

Три другие кареты стояли уже у этой двери: фиакр, маленькая карета буржуа и большая карета с гербами.

– Они все три уже здесь, – прошептал Сальватор. Жакаль обменялся тихо несколькими словами с господи ном, одетым в черное, который стоял у дверей.

Этот человек, одетый в черное, сел на лошадь, привязанную в нескольких шагах от кабачка, и поскакал галопом.

– Я забочусь о вашем школьном учителе, – сказал Жакаль Сальватору и Жану Роберу.

Сальватор безмолвно поблагодарил его кивком головы и вошел в сени.

Едва сделал он шага три, как собака, лежавшая на площадке первого этажа, перескакивая через ступени, бросилась к нему и положила обе свои лапы к нему на плечи.

– Да, моя собака, да, Роланд, она здесь, я знаю… Ступай, показывай дорогу, Роланд.

Собака поднялась по лестнице и остановилась перед дверью комнаты Кармелиты.

Жакаль, как человек, имеющий право проникать всю ду, отворил дверь и вошел в сопровождении Сальватора и Жана Робера.

Глубоко поэтическая картина представилась глазам полицейского и двух молодых людей.

Около постели, на которой лежала Кармелита, еще оцепеневшая, но уже вне опасности, стояли на коленях и молились три молодые девушки одних лет, но равные по красоте, одеты они были так же, как и Кармелита, то есть в особенный костюм, который мы опишем.

Это был костюм пансионерки Сен-Дени. Он состоял из черного платья тонкой саржи с широкой юбкой, закрытым лифом и белым воротником, рукава платья были широкие и висячие, как рукава монахинь; широкая шерстяная лента, обернутая вокруг плеч, стягивала талию, образуя на спине угол, нижний конец которого был на талии, а верхушка на плечах; этот пояс, шириною в ладонь, был из шерсти шести различных цветов: зеленой, фиолетовой, желтой, голубой, белой и светло-красной. Это был костюм полусветский, полумонашеский; светская женщина ни когда не оделась бы с такой суровой строгостью, а монашенка никогда не надела бы этого пояса, сверкающего всеми цветами радуги. Таков костюм пансионерок Сен-Дени, когда они поступают в высшие классы.

Жан Робер с первого взгляда узнал Фражолу и взглянул на Сальватора, чтоб указать ее; но тот уже видел ее, и даже был ею замечен; он приложил палец к губам, рекомендуя Жану Роберу молчать.

Вдруг два друга отступили, испуганные: им показа лось, что тело пошевелилось, а они не знали, что Карме лита была спасена Людовиком.

– А! – сказал Жакаль с равнодушным видом чело века, привыкшего к таким спектаклям, – значит, она не умерла?

– Нет, сударь, – отвечала самая высокая из девушек, превосходившая других как ростом, так и красотою.

Жан Робер повернулся: звуки этого голоса были ему знакомы.

Он узнал мадемуазель Регину де Ламот Гудан.

– А молодой человек? – спросил Жакаль.

– Еще надеются, – отвечала Регина, – около него находится молодой доктор.

В эту минуту дверь отворилась и, к большому удивлению Жана Робера и Сальватора, вошел Людовик.

Он сбросил свой маскарадный костюм и послал верхового привезти себе платье.

– Ну что? – спросили все голоса.

Людовик покачал головой.

– Монах около него, – сказал он, – мне же там больше нечего делать.

Затем, когда ему показали все еще безмолвную Кармелиту, глаза которой, когда они открывались, казалось, еще ничего не видели, он сказал:

– О! Бедное дитя! Оставьте ее в ее неведении: она вернется к жизни слишком рано!

– Господа, – сказал Жакаль Сальватору и Жану Роберу, – мы здесь только случайно и, я думаю, было бы хорошо оставить больную с ее подругами и доктором, составить наскоро протокол и отправиться в Версаль.

Жан Робер и Сальватор поклонились в знак согласия.

Фражола встала и подошла сказать несколько слов на ухо Сальватору, который ответил ей утвердительно наклоном головы.

После этого комиссионер и поэт вышли вместе с Жакалем.

Дверь в коридор была отворена, и сквозь оконные стекла флигеля видны были горящие свечи.

– Хотите вы покропить водой и помолиться над этим молодым телом? – спросил Сальватор поэта.

Жан Робер сделал знак согласия, и пока Жакаль, чтобы собраться с мыслями, набивал себе нос табаком, оба они направились к флигелю.

Коломбо лежал на своей постели; простыня, закрывавшая его с головой, позволяла видеть сквозь складки суровый облик, который смерть придает трупам.

Красивый монах-доминиканец сидел в изголовьи постели с раскрытой на коленях книгой, с закинутой назад головою, и, проливая тихие слезы, читал заупокойные молитвы.

Увидав молодых людей, входивших с опущенными, обнаженными головами, монах встал; взгляд его переходил по очереди с Жана Робера на Сальватора; но было очевидно, что оба эти лица были ему незнакомы.

Впечатление, которое произвел монах на Сальватора, было совершенно другое: увидав Доминика, молодой человек остановился и тихонько радостно вскрикнул.

При этом крике монах обернулся; но новый взгляд, брошенный им на Сальватора, сказал ему не более, чем первый, кроме невольного движения удивления, промелькнувшего, как молния, он остался спокоен.

Но Сальватор подошел к нему.

– Отец мой, – сказал он ему, – нисколько не подозревая этого, вы спасли жизнь человека, который стоит перед вами. Этот человек, который никогда не видел вас и не встречал с тех пор, чувствует к вам глубокую благодарность… Дайте мне вашу руку, отец мой!..