Александр Дюма - Могикане Парижа

– Я ведь так люблю бедных детей моего Жака.

После этого я успокаивался, чувствовал себя сильнее, бодрее.

Но наступали ночи, и бесчеловечная Пенелопа своими жгучими поцелуями, своими желаниями и поразительным сладострастием опять разрушала все мои святые чувства. К стыду своему, я должен сознаться, что ей становилось с каждым днем все легче и легче разрушать все мои планы. Наконец, я дошел до того, что стал смотреть на имение моих племянников как на свое собственное, считать их деньги своими и даже раз сказал Орсоле:

– Когда я разбогатею, то куплю соседнее имение…

Кто же мог сделать меня богатым? «Случай», как говорила Орсола, «случай» должен был сделать меня наследником миллионов моих племянников…

При этих словах лицо умирающего до того изменилось, что монах, несмотря на желание поскорее узнать, чем кончится эта ужасная исповедь, счел нужным прервать его.

Рассказчик на минуту остановился, чтобы опять собраться с силами. Он, видимо, хотел поскорее закончить покаяние в грехах. Волнение его все возрастало, а голос ослаб до того, что Доминик, чтобы расслышать его, должен был почти касаться ухом его губ.

– Тут произошло одно событие, – опять заговорил Жерар, – которого я не желал. Девочка, Леони, была ребенком очень добрым, мягким, но страшно гордым. Она привыкла в Бразилии, откуда вернулась четырех лет, чтобы все ее приказания исполнялись покорными слугами немедленно и беспрекословно. После смерти Гертруды Ореола, ходившая за девочкой и не скрывавшая своей ненависти к ней, если и исполняла приказания девочки, то делала это небрежно и вообще обходилась с ней грубо. Леони не раз жаловалась мне на это, но, заметив, что жалобы эти ни к чему не приводят, обратилась к Сарранти. Тот, со свойственной ему осторожностью, дал мне понять, что, несмотря на мою слабость к Ореоле, я должен внушить ей, что единственные и полные хозяева в доме – дети моего брата.

Однажды утром брат и сестра играли у бассейна, бросая туда камни и заставляя собаку доставать их. Ореола жаловалась на головную боль и повторяла, что ее раздражает лай собаки. Наконец она крикнула детям, чтобы они перестали так играть и придумали бы другую игру, которая не заставляла бы собаку лаять. Дети не обратили на ее приказание внимания и спокойно продолжали забавляться.

– Берегись, Леони! – сказала Ореола девочке, которую особенно ненавидела.

– Чего? – спросила девочка.

– Заставишь меня спуститься! Если ты не перестанешь, я тебя высеку!

– Посмотрим! – ответила девочка.

– Ты сомневаешься? Ты мне не веришь? – сказала Ореола. – Подожди! Я сейчас доберусь до тебя!

Спустившись в сад, она побежала к бассейну и уже протянула руку, чтобы схватить девочку, которая ожидала ее, не отступая ни на шаг. Но в этот момент собака вцепилась ей зубами в руку. Орсола ужасно вскрикнула не столько от боли, сколько от злости. На ее крик при бежал Сарранти и увел детей, а садовник заставил собаку выпустить свою жертву.

Орсола пришла ко мне и показала окровавленную руку.

– Надеюсь, вы накажете племянницу и убьете со баку?

Может быть, я и исполнил бы ее просьбу, но Сарранти вмешался и удержал меня. Он сам видел все, что было у бассейна; по его мнению, Леони не была виновата, а собака, как верный слуга, заступилась за свою хозяйку, так что и ее убивать не следовало. Я удовольствовался тем, что запретил детям играть у бассейна, а собаку посадил в конуру. Орсола так легко отказалась от намерения отомстить, что это и удивило, и испугало меня. К тому времени, наконец, я понял, что она не прощает нанесенных ей оскорблений.

Одно происшествие, случившееся тогда в нашем доме, дало Орсоле возможность привести задуманный ею ужасный план в исполнение.

Была середина августа 1820 года. Сарранти, который обыкновенно вел суровый и праведный образ жизни, сделался вдруг до того эксцентричным, что привлек к себе внимание всех окружающих, – как соседей, так и при слуги замка.

Иногда ночами к нему являлись какие-то люди, и он уходил вместе с ними и пропадал по нескольку дней, уведомляя меня о своем отъезде только коротенькой запиской, которую обыкновенно оставлял у лакея Жана, сделавшегося его тайным поверенным. Причин своего внезапного исчезновения он мне никогда не сообщал, не говорил также, сколько времени продлится его отлучка.

Иногда он запирался у себя в комнате или в садовом флигеле со своими друзьями с раннего утра, отказывался от завтрака, а иногда даже и от обеда.

Его стали часто встречать с людьми, одетыми в длин ные синие дорожные сюртуки, увешанные орденами, и по манерам похожими на военных в штатском платье.

Орсола часто подслушивала у дверей его спальни, кабинета или садового флигеля. Ей хотелось узнать, о чем они совещаются. Отдельные слова, которые ей удалось уловить, могли натолкнуть ее на след, но так как между ними не было связи, то и воспоминания о них у нее скоро изглаживались. Чаще всего повторялись между ними имена Людовика XVIII и Наполеона, так что Орсола поняла, что речь шла о заговоре между военными, которые ставили целью уничтожить существующее правление и восстановить монархию. Помню, с какой дьявольской радостью сообщила мне Орсола сделанное ею открытие. Она ненавидела вашего отца за то, что он всегда принимал сторону детей. Я уверен, что она не задумалась бы выдать его полиции, если бы ее на занимал другой план и если бы она, со своей прозорливостью, не нашла в его замыслах что-либо полезное для себя, что могло послужить ее целям. Она ожидала дня, часа, воз можности начать свои действия, как ждет ягуар, при жавшись к ветке, удобного момента, чтобы броситься на человека. В этом нетерпеливом и вместе с тем неукротимом создании было что-то, напоминающее змею и тигра.

Восемнадцатого августа Сарранти ночью ушел из замка и в записке, которую, по обыкновению, оставил мне, просил меня, чтобы я сам отправился к нотариусу в Корбейль за лежавшими у него на хранении тремястами тысячами франков, большую часть которых я должен был постараться получить банковскими билетами. Утром я велел запрячь лошадь и поехал в Корбейль. У нотариуса не было банковских билетов, и мне пришлось взять деньги обратно так, как я их положил, т. е. золотом.

Днем Сарранти вернулся и попросил у меня позволения переговорить со мной наедине.

Я был у Орсолы.

– Сейчас сойду, – сказал я Жану.

– Почему вы не просите Сарранти прийти наверх? – спросила она. – Вам было бы здесь гораздо удобнее.

– Попросите господина Сарранти наверх, – сказал я Жану.

– Оставь нас, пожалуйста, – предложил я Орсоле, когда он ушел.

– У вас есть от меня тайны? – спросила она.

– Нет, но тайны Сарранти касаются только его, а не меня.

– С вашего позволения, господин Жерар, тайны гос подина Сарранти будут «нашими» тайнами, или он оста вит их при себе.