Александр Дюма - Могикане Парижа

С этими словами она не вышла, а заперлась в сосед ней комнате, откуда могла слышать весь разговор. Едва закрылась за ней дверь, как вошел ваш отец. Мне следовало бы увести его в другую комнату или в уединенную аллею парка, но я боялся последствий такого своевольства перед всесилием Орсолы. Сарранти вошел и спросил:

– Мы одни? Могу я говорить с вами вполне откровенно?

– Совершенно одни, друг мой, – ответил я поспешно. – Вы можете говорить совершенно свободно.

Жерар приостановился и, прежде чем продолжить свой рассказ, обратился к монаху.

– Знаете ли вы, что ваш отец хотел сказать мне, брат мой? – спросил он. – И должен ли я повторять вам это?

– Я не знаю решительно ничего, – ответил Доминик. – Когда отец покинул Францию, я был в семинарии. Он не успел даже проститься со мною. С тех пор я получил от него одно письмо, помеченное «Лахор». В нем он толь ко успокаивал меня относительно своего здоровья и посылал мне деньги, в которых я нуждался.

– В таком случае я должен рассказать вам, каковы были намерения вашего отца и членом какого заговора он был, – сказал умирающий.

– Прежде всего, дорогой мосье Жерар, – заговорил ваш отец, – прошу вас верить, что все, что я скажу вам теперь, было известно брату вашему, Жаку, с первого же дня нашей встречи. Значит, поручая мне воспитание своих детей, он уже знал, что имел дело с заговорщиком.

Вы сами знаете, и как меня зовут, и откуда я родом. Я корсиканец и родился в Аяччо в один день с императором, которому посвятил всю жизнь мою. После его отречения в Фонтенбло я поехал за ним на остров Эльбу, а после битвы на Монт-Сен-Жане – на остров Святой Елены.

Когда-нибудь мир узнает, на какие муки был обречен человек, который держал в руках власть над всеми государствами поочередно, и голос истории станет палачом-мстителем над всеми его палачами.

С начала 1817 года, ни слова не говоря великому пленнику, я начал хлопотать о том, чтобы дать ему возможность бежать. Прежде всего я установил связь с одним американским судном, которое доставляло нам письма от бывшего короля Иосифа, жившего в то время в Бостоне. Но император остался крайне недоволен моим поступком и сам донес на меня губернатору.

– Отправьте его поскорее во Францию, – прибавил он, – а то этот молодец хочет выкрасть меня из такого рая, как Святая Елена.

Он во всех подробностях рассказал губернатору план своего побега, который я только что сообщил ему самому.

Единственную милость, которую он за это просил, была отсылка во Францию одного из преданнейших ему людей, – и в этом ему не отказали.

В бухте Джеймс стояло судно, готовое завтра же отправиться в Портсмут, и было решено, что меня от правят на нем.

Я был в истинном отчаянии. Мне думалось, что я прогневил императора. Вдруг генерал Монтолон передает мне приказ явиться к нему. Генерал сам провел меня в спальню. Наполеон дал ему понять, чтобы он ушел и оставил нас одних.

Я бросился на колени и молил великого пленника, чтобы он простил меня и не отсылал от себя. Он выслушал меня до конца, не переставая добродушно улыбаться, потом взял меня за ухо.

– Дурень, ты дурень! – сказал он. – Ну, встань-ка!

Этот шутливый тон так не был похож на серьезную речь, которую я ожидал, что я совершенно растерялся и бессознательно встал на ноги.

– Я тебя простить не могу, – сказал император, – потому что мне пришлось бы прощать безграничную верность и слишком горячую преданность, а подобных вещей, глупый корсиканец, не прощают, – их только помнят всю жизнь.

– В таком случае, государь, ради самого Бога, не отсылайте меня отсюда! – вскричал я.

– Сарранти, – проговорил он, пристально глядя на меня, – пойми, что ты нужен мне во Франции.

– Это дело другое, государь, – сказал я, – и как бы мне ни хотелось остаться возле вас, я готов поехать туда хоть сейчас же!

– Выслушай меня спокойно, – проговорил Наполеон, – потому что дела, которые я хочу тебе доверить, – дела очень важные. Во Франции у меня есть сторон ники…

– Еще бы, ваше величество! За вас – весь народ.

– Некоторые из моих старых генералов хлопочут о моем возвращении.

– О, государь, с какой радостью увидели бы мы вас опять на троне Франции! Ведь возвратились же вы с острова Эльба!

– В такой жизни, как моя, подобные страницы не повторяются, – покачивая головою, возразил император. – Кроме того, я начинаю думать, что для блага Все ленной было бы лучше, чтобы я умер здесь… чтобы император народов сложил здесь голову, как Иисус на Голгофе… Это была бы смерть прекрасная, Сарранти, а я хочу и умереть хорошо.

Он сказал эти слова с таким же торжествующим видом, с каким подписывал мирные договоры Маренго и Аустерлица. На Святой Елене под гнетом унижения и горя он опять осознал свой гений.

– Так что же мне делать, государь? – спросил я. – Почему же не угодно вам позволить, чтобы я остался здесь и, как Симон, помогал вам нести ваш крест?

– Нет, Сарранти, повторяю тебе, мне нужен во Франции верный человек, который бы сказал тем из моих верных последователей, которые еще не продались ни Бурбонам, ни иноземцам, чтобы они обо мне больше не думали.

– Но зачем же это, государь?

– Потому что я, как древние римские императоры, кажусь людям каким-то божеством, взирающим на них с высоты своего огненного неба. Ты поедешь к ним и от моего имени скажешь им: «Теперь вспоминайте об императоре только затем, чтобы знать, что он любит и ободряет вас. Но у него есть сын, которого чужие люди воспитывают, может быть, в ненависти к нему, а может быть, только в неведении о его делах. Так думайте только об этом сыне!»

– Да, да, государь, я передам им это!

– Но при этом ты должен прибавить: «Вы можете рисковать его детским покоем только в случае такого заговора, в успехе которого вы будете уверены».

– Государь, я передам и это!

– Объясните им, Сарранти, что в этом моя главная воля, мое политическое завещание. Скажите им, что я серьезно и раз и навсегда отказался от престола, но отказался только в пользу моего сына.

– Слушаю, ваше величество.

– И вот еще одно обстоятельство, которое может быть полезно для тех, кто захочет вырвать его из рук австрийцев. Слушай и запомни…

– Какое именно, государь?

– Сын мой живет теперь в одном лье от Вены, в замке, в котором сам я жил два раза. В первый раз это было в 1805 году после Аустерлица; во второй – в 1809 году после Ваграма. На этот раз я прожил там целых три месяца… Он живет в правом флигеле, который я тогда выбрал для своего частного жилого помещения… Странно!.. Но это может быть и так!.. Его спальня, может быть, устроена в той самой комнате, в которой спал и я… Вы это там хорошенько разузнайте…

– Слушаю, государь.