Александр Дюма - Адская бездна. Бог располагает

– Ты бредишь, бедная малютка? Тебя лихорадит? – удивился барон. – Не понимаю, что значат твои речи. Нет, Христиана меня не приглашала. Я везу моим детям горькую новость, но от них я известий не получал.

– Даже если это весть о чьей-то смерти, – сказала Гретхен, – то и тогда она не так уж страшна в сравнении с тем, что мне надо вам рассказать. Верная смерть, она же все-таки лучше, чем возможный позор.

– Позор?! О чем ты? – вскричал барон, поневоле встревоженный непререкаемым серьезным тоном пастушки.

– Послушайте, – продолжала Гретхен, – в экипаже вы доедете до замка через четверть часа, не раньше. Но если вы выйдете из кареты и отправитесь пешком вот по этой тропинке, напрямик, я вас туда доведу за десять минут. И дорогой открою вам все секреты, каких моя совесть даже самой себе не высказала бы, если бы могла. Но память о пасторе, спасшем мою мать, велит мне спасти его дочь. Нельзя, чтобы господин фон Эбербах разбил себе голову об стены этого проклятого замка. Нельзя, чтобы госпожа Христиана помешалась, как бедная Гретхен. Нельзя, чтобы ребенок, выкормленный моей козочкой, остался на свете одиноким сиротой. Идемте же, и я вам все скажу.

– Я в твоем распоряжении, Гретхен, – отозвался барон, охваченный безотчетным страхом.

Он вышел из кареты, приказал кучеру ехать к замку и там ждать его и юношески быстрым шагом пошел с Гретхен по указанной ею тропинке.

– Буду говорить на ходу, – сказала Гретхен, – во-первых, потому, что вы спешите, а еще для того, чтобы ни одно дерево моего леса, ни одна встречная изгородь не услыхали этого рассказа целиком, чтобы мне потом не было перед ними стыдно.

Она содрогнулась всем телом.

– Успокойся, дитя мое, – ласково сказал барон, – и не бойся открыться мне как отцу, как старому другу.

– Да, я вас считаю за отца, – отвечала Гретхен, – и верю, что вы мне поможете победить стыд, чтобы ничего не скрывать. Вы, верно, знаете, господин барон, как он нам страшно угрожал, госпоже Христиане и мне, этот нечестивец, этот ненавистник, этот Самуил Гельб, уж если я вынуждена произнести его имя.

– Да, Гретхен, я об этом знаю. Боже мой, так Самуил все еще появляется здесь? И что же?.. Говори, дитя мое, говори.

– Господин барон, – произнесла Гретхен, прикрыв глаза ладонями, – Самуил Гельб, как вы знаете, поклялся, что мы обе его полюбим или, по крайней мере, будем ему принадлежать. Так вот… ну… он уже сдержал свое слово насчет меня.

– Как, Гретхен?! Ты любишь его?

– О, я его ненавижу! – вскричала Гретхен с неистовой яростью. – Но был день, был час, когда он, это исчадие преисподней, сумел меня заставить… Не знаю, это ли зовется любовью, но только, в конце концов, да простит меня моя матушка, я отныне принадлежу ему.

– Возможно ли это, Гретхен? Гретхен! Да в уме ли ты?

– Ох, сударь, если бы я могла лишиться ума! Но, на Мою беду, он при мне, весь мой ум, и совесть, и память тоже. Есть только одна вещь, от которой меня берет сомнение. Вот вы, господин барон, вы человек ученый. Просветите же мой бедный, темный разум. С виду можно подумать, будто я об одной себе толкую, но я только ради жены вашего сына рассказываю все это. Так вот, скажите мне всю правду без утайки, как я вам ее говорю. Господин барон, неужели милосердный Господь попустил, чтобы в этом мире на потребу злых людей были такие ловушки, такие гибельные средства, каких добрые никак не могут избежать? Есть ли такие адские силы, что могут вынудить к преступлению честную, невинную душу? Вправду ли существует неодолимое колдовство, властью которого можно запятнать то, что чисто, и овладеть даже той, что чувствует к тебе омерзение?

– Объяснись, дитя мое.

– Господин барон, – произнесла Гретхен, – поглядите хорошенько на этот флакончик. Однажды вечером я нашла его на полу у себя в хижине.

Барон фон Гермелинфельд взял платиновый флакон, который протягивала ему Гретхен, вынул пробку и понюхал.

– Великий Боже! – воскликнул он. – Так ты пила эту жидкость?

– Когда я влюбилась в Самуила наперекор моей ненависти к нему, господин барон, в тот день и накануне у моего хлеба и молока я заметила тот же запах, как у этой бутылочки.

– О, несчастная! – застонал барон. – О, презренный!

– Ну, так что же вы мне скажете, сударь?

– Скажу, мое бедное дитя, что твоя воля была отравлена, ослеплена, скованна. Скажу, что он совершил двойное преступление, ты же – никакого. Скажу, что ты невинна вопреки твоему падению и, оскверненная, осталась чистой.

– О, благодарю вас! – воскликнула Гретхен, молитвенно складывая руки, и радость осветила ее черты. – Матушка, так я, стало быть, не нарушила своего обета! Будь благословен, Отец наш Небесный! А вы, сударь, будьте благословенны на земле!

Но тотчас же она вдруг снова загрустила:

– А все равно тут есть ужасная тайна. Душа непорочна, а телу больше не стать таким. Пусть даже я бела изнутри, но снаружи вся запятнана.

– Утешься, бедная малютка, успокойся! Ангелы, и те не могут быть чище тебя. Повторяю тебе еще раз: этот нечестивец повинен во всем один, и тебе незачем продолжать свои грустные признания, остальное я могу угадать сам. Он забрался к тебе ночью, как низкий злодей. Воспользовался, подлец, твоим одиночеством и беспечностью. О! Но мы его накажем, будь покойна.

Гретхен с печальной гордостью вскинула голову, словно хотела стряхнуть груз давящей ее заботы:

– Не стоит больше толковать обо мне. Поговорим о вашей дочери.

– Христиана, – возразил барон, – благодарение Богу, не так беззащитна, как ты, мое бедное дитя. Христиана не живет одна-одинешенька в незапертой хижине, а обитает за стенами неприступного замка, полного верных слуг, которых всегда можно позвать на помощь, и они в силах ее защитить, даже если мужа не окажется дома.

– Вы так думаете? – горько усмехнулась Гретхен. – Разве Самуил Гельб не открывает в замке все двери, которые запираются на ключ, и даже те, другие двери, о которых, кроме него, никто не знает?

– Что такое, Гретхен? Ты хочешь сказать, что Самуил Гельб проникал в замок? Ты это точно знаешь?

– А как бы тот, кто замок построил, мог это сделать, не проникая в него?

– Тот, кто его построил? – повторил ошеломленный барон.

– Теперь я могу вам все рассказать, – продолжала Гретхен. – После того что случилось, я больше не обязана держать клятву, да и моя маленькая лань, на которой он, это чудовище, собирался выместить свою злобу, если я проговорюсь, вот уж месяц как пала. А, вот мы и подошли к замку. Слушайте же, господин барон.

И она рассказала ему, как Самуил строил Двойной замок.

– О, какая наглость! – воскликнул барон. – А что же Христиана? Она ничего об этом не знает?

– Она знает все, но поклялась мне, что сохранит тайну.

– Все равно, – пробормотал барон, – не понимаю, как, находясь в такой опасности, она не написала мне, ведь мы об этом договаривались? Но, как бы то ни было, спасибо, Гретхен, я благодарен тебе за твою откровенность. Увидишь, она не окажется напрасной. Ты оставишь мне этот флакон, не правда ли? Надеюсь, теперь я сумею остановить этого негодяя.