Редьярд Киплинг - Масонская проза

– Бог знает, – пробормотал Кид себе под нос.

– Может, позвонить? – предложил я. – Он же, неровен час, совсем теперь разбушуется.

– Не разбушуется. Это последний взбрык, а потом оно сработает. Уж я-то знаю, как эта штука действует. Во-о-от.

Стренджвик стоял с вытянутыми назад напряженными руками, с остановившимся взглядом, и из его рта неслось – странным высоким и монотонным голосом отвечающего урок школьника:

– Только лишь раз это делают боги…

Он повторял эти слова, а потом внезапно закричал в совершенно безумном гневе:

– И да будь я проклят, если со мной они это сделают хоть раз! И наплевать, куда мы там с ней ходили прицениваться! Пусть в суд подает, если захочет! Она же не знает, как оно все по-настоящему! А я-то знаю! Я все сам видел! Я такой, я что захочу – все так и сделаю, так всегда было, но до того, как я увидел, какое у нее было тогда лицо… такое лицо… я теперь – всё. Я теперь знаю настоящие жизнь и смерть. Со смерти все и начинается, понимаете? Она не понимает. Да пошла ты тогда к черту со всеми адвокатами своими! Я уже сыт по горло, по горло!

Он замолчал так же внезапно, как начал кричать, и лицо его, смягчившись, снова стало таким, как обычно. Кид взял его за руки и отвел обратно к кушетке, куда он свалился как выжатая тряпка. Потом Кид снял с вешалки какую-то расшитую мантию и аккуратно накрыл Стренджвика.

– Да-а-а, ну, наконец-то оно самое, – удовлетворенно протянул Кид. – Он все рассказал и теперь наконец спокойно поспит. К слову сказать, кто его сюда привел?

– Пойти спросить? – предложил я.

– Да, и приведи его сюда, если найдешь. Нам-то с тобой какой смысл с ним тут сидеть до утра?

Я вышел в банкетный зал, где торжество было в самом разгаре, и меня немедленно схватил за рукав пожилой и весьма занудный брат из Южного Лондона, который сразу же пошел за мной, не переставая извиняться и выражать озабоченность. Кид постарался его успокоить.

– С мальчиком совсем беда, – говорил посетитель. – Я так удручен тем, что он вам тут устроил номер. Я-то надеялся, что он будет держать себя в руках.

– Наверное, это всё мои с ним разговоры о нашем прошлом, – отвечал Кид. – Такое бывает.

– Может быть, может быть. Но у Клема и после войны тоже не все в порядке.

– Он что, работу не может найти? Нехорошо, если это мешает ему жить, и он тянет на себе это бремя все время. Пора бы и сбросить! – неожиданно задорно закончил Кид.

– Да не совсем в этом дело, на жизнь ему хватает, но… – Посетитель покашлял, прикрыв рот сухонькой ручкой. – Вообще-то, досточтимый сэр, он… он замешан в одном дельце о нарушении брачного обязательства…

– А, это другое дело, – сказал Кид.

– Да, и довольно серьезное. Не приведено обоснованных причин, вы же понимаете. Молодая леди безупречна со всех сторон, и она стала бы ему отличной женой, если мне было бы позволено давать советы. Но он несет что-то непотребное про то, что она не его идеал, или что-то в этом роде. Разве разберешь, что нынче в головах у молодежи, не правда ли?

– Да вряд ли, – ответил Кид. – Но одно могу тебе сказать точно: ему уже лучше, он заснул. Посиди тут с ним, а когда проснется, потихоньку отведи домой… И не бери в голову: мы тут привыкли уже, что ребята, бывает, устают. Нас не за что благодарить, брат… брат…

– Армин, – ответил посетитель. – Он мой племянник по жене.

– Только этого не хватало! – пророкотал Кид.

Брат Армин удивленно приподнял брови, и Кид поторопился пояснить:

– Я же говорил, ему только выспаться и не хватало! А теперь выспится. В общем, посиди с ним здесь в тишине.

В тот теплый апрельский вечер 1919 года работы в ложе «Вера и Труд» №5837 несколько затянулись. После трех посвящений и двух возведений, каждое из которых было разыграно со всем вниманием к деталям и по полной форме, как это всегда было принято в нашей ложе, братья притихли и пребывали под сильным впечатлением от музыки, звучавшей во время собрания.

– Есть две мелодии, которые нужно раз и навсегда запретить к исполнению, – сказал один из братьев, когда все расселись за банкетным столом. – «Последняя застава» – это раз…

– Нет, «Последнюю заставу» еще можно выносить, – возразил второй. – А вот «Типперери» – это уже слишком. Но тут уж не угадаешь: каждый сам несет по жизни свое клеймо.

Я обернулся, посмотреть, кто говорит. Это был рекомендатор одного из возведенных сегодня в Мастера братьев, толстый человек с рыбьим безразличным лицом, явно преуспевающий. Занимая места за столом, мы познакомились. Его звали Бевин, и у него была птицеферма близ Челфонт-Сент-Джайлс. Также у него были договоры с парой высококлассных лондонских гостиниц на поставку кур, а еще он планировал в ближайшем будущем еще и начать выращивать пряные травы.

– На пряности сейчас спрос, – говорил он, – но все зависит от того, как с оптовиками договоришься. У нас в этом нет никакой системы. У французов дело поставлено гораздо лучше, особенно в горных областях на границах с Италией и Швейцарией. Они больше пользуются приправами, чем наши. У нас-то оптовые фирмы все это дело убили. Но какой-то спрос еще есть, так что важно связаться с правильными людьми. Я вот и собираюсь этим заняться.

Рослый ухоженный брат, сидевший через стол от него (его звали Пол, и, судя по всему, он был то ли юристом, то ли инженером), вмешался в разговор и начал рассказывать о каком-то пустыре за Типвалем на Сомме, где по никому не известным причинам на целом акре перекопанной воронками земли вдруг разрослась какая-то могучая и высокая трава.

– Там только надо порыться, чтобы ее найти, потому что и сорняков там море, да еще и мины встречаются, бомбы и всякое такое, потому что никто до сих пор там ими не занимался и не вывозил никуда.

– Когда я там был в последний раз, – сказал Бевин, – я думал, там так все и останется до Страшного суда. Ну, ты знаешь, как оно все было там в овраге за сахарным заводом. А через два дня все разбомбили, просто сровняли с землей, да даже еще хуже – буквально в пыль разнесли. Они думали, что сент-фирминский арсенал накрыли.

Он взял бутерброд и стал не торопясь жевать, время от времени отирая лицо, поскольку ночь стояла душноватая.

– Да уж, – протянул Пол. – Я иногда думаю, что мир таков, каков он есть, потому что Судный день все не наступает и постепенно теряется вера в справедливость. Нам же, по сути, ничего потом уже было не нужно – только чтобы справедливость восторжествовала. А если этого нет, то как будто тебе из-под ног выбивают опору.

– И я того же мнения, – ответил Бевин. – Нам все эти разговоры и переговоры потом были до лампочки. Мы тоже хотели только справедливости. Ведь как ни крути, кто-то всегда прав, а кто-то неправ. Нельзя же так просто: все поссорились, потом все помирились, поцеловались – и как будто не было ничего.