Луи-Фердинанд Селин - Смерть в кредит

Когда все аргументы иссякли, моя мать поднялась и принялась за меня… Она хотела, чтобы я исповедался… Я продолжал молчать… Она плакала, стоя на коленях у моей кровати, как будто я умер… Шептала молитвы… Просила меня сжалиться над ней… Она хотела, чтобы я сейчас же во всем признался… чтобы я сказал ей, кто эта женщина!.. И мы вместе пошли к ней…

– Если ты хочешь все знать, то это хозяйка!.. – в конце концов, выкрикнул я. Мое терпение лопнуло! Черт побери!

– Ах! Замолчи, гаденыш!.. Ты не понимаешь, какую боль причиняешь нам!..

Доказывать что-либо было бесполезно… Что толку говорить с этими дефективными?.. Это все равно, что стучаться в заколоченные двери сортиров Аньер! Я в этом убедился.

Все же это был тяжелый удар. Я долго, дней пять или шесть, безвыходно оставался в своей комнате. Им приходилось заставлять меня спускаться поесть… Она раз десять меня звала. Под конец поднималась сама. Я больше ничего не хотел, особенно разговаривать. Мой отец говорил сам с собой. Он произносил монологи. Ругань лилась без остановки… Все эти вечные затасканные причитания… Судьба… Евреи… Невезение… Выставка… Провидение… Франкмасоны…

Возвращаясь с доставки, он поднимался наверх, на чердак, и принимался за акварели, это было крайне необходимо… Нужно было возместить ущерб Горложу… Но он больше не мог ни на чем сосредоточиться. Его ум блуждал… Как только он брался за кисть, он ужасно злился, и она начинала трещать у него в руках. Он так нервничал, что сломал свое маленькое перо для рисования тушью… и расколол чашечки для разведения красок… Но другого выхода не было… Стоило мне приблизиться, как он с шумом все отодвигал… Как только он оставался с моей матерью, он опять возвращался к тому, что его тревожило…

– Если ты позволишь ему целыми днями болтаться по улице под предлогом обучения торговле, мы больше его не увидим, моя дорогая! Э, нет! Уверяю тебя! Это еще цветочки! Он кончит даже не вором, нет! А убийцей! Ты слышишь меня? Убийцей! Не пройдет и шести месяцев, как он задушит какого-нибудь рантье! О! Он уже на верном пути!.. О! ля! ля! Он больше не поскользнется! Как он гарцует! Галопирует! Его уже не обуздать! Я-то это вижу! А ты что, не видишь этого? Ты не веришь собственным глазам! Ты слепа! Но не я! Нет! Ах! Нет! Не я!..

Здесь следовал глубокий вздох… Он ее завораживал…

– Прислушаешься ли ты наконец к моим словам? Хочешь, я скажу тебе, что готовится?.. Нет? Ты не согласна?..

– Не надо, Огюст, я тебя умоляю!..

– Ах! Ах! Ты, значит, боишься меня слушать!.. Значит, ты сама знаешь?..

Он хватал ее за запястья, чтобы она не могла ускользнуть… Она должна была выслушать все…

– Это нас… Ты слышишь меня?.. Он прикончит! Как-нибудь! Наше дело перейдет к нему, моя милая!.. Ты получишь его благодарность за все!.. Ах! Сколько раз я тебе говорил!.. Свидетель Бог, разве не достаточно я тебя предупреждал?.. Я всегда это говорил!.. А! Видит Бог, видит Бог! На все лады! На всех перекрестках! Всегда! Тем хуже!

Он внушал такой страх моей матери, что она впадала в настоящее слабоумие! Начинала пускать слюни, блеять, у нее на губах появлялись пузыри… И тут он приканчивал ее, полностью оглушал:

– Пусть меня задушат! Я не против! Но я не позволю себя дурачить, проклятый бордель!.. Поступай как знаешь!.. Отвечать будешь именно ты!..

Она не знала, что сделать, что ответить на такие суровые предсказания. Извиваясь в конвульсиях, она кусала себе губы, которые начинали сильно кровоточить. Я был проклят, в этом сомневаться не приходилось. Он же не унимался, он – Понтий Пилат, сотрясая весь этаж, выразительным жестом он умывал свои руки от моих мерзостей, зрелище было довольно впечатляющее. Он выдавал целые каскады латинских фраз. В торжественные мгновения это с ним случалось. Прямо там, в маленькой кухне, он предавал меня анафеме и декламировал на античный манер. В паузах, между делом, не забывая разъяснять мне, поскольку у меня не было образования, назначение «гуманитарных наук»…

Он знал все. Я же, в сущности, понимал лишь одно – что ко мне больше не следует прикасаться, а можно брать только пинцетом. Я был презираем всеми, даже с точки зрения римской морали, Цицерона, всех Империй и Древних… Мой отец все это знал… Он не сомневался в этом… И вопил об этом, как хорек… Моя мать продолжала ныть… Чтобы начать сцену, он даже придумал себе что-то вроде «вступления»… Он хватал кусок марсельского мыла, целый увесистый квадрат, и начинал метаться с ним все быстрее и быстрее… Энергично жестикулируя… Он несколько раз клал его на место… продолжая разглагольствовать… Потом брал его снова… Размахивал им… Пока кусок не выскальзывал у него из кулака… И не заскакивал под пианино… Все бросались его доставать… Шарили метлой… засовывали руки… Черт!.. Бордель!.. Гром и молнии!.. Они натыкались на углы!.. Друг на друга… Метла попадала кому-нибудь в глаз… Это заканчивалось дракой. Они осыпали друг друга оскорблениями. И он заставлял ее ковылять вокруг стола.

Меня на время оставляли в покое.

Моя мать окончательно потеряла всякий стыд… Она ходила по всему Пассажу и окрестностям и трезвонила о моих неудачах… Она назойливо просила советов у других родителей… тех, у которых тоже были неприятности с детьми… во время обучения… Как им удалось выпутаться?..

«Я готова, – неизменно говорила она, – на любые жертвы! Будь что будет, мы не отступимся!..»

Все это было довольно эффектно, но для меня невыносимо. И работы у меня все не было.

Дядя Эдуард, всегда такой находчивый, у которого было столько связей, и тот начинал морщиться, он находил меня слегка странным… Он уже достал всех своих приятелей моими затруднениями и неприятностями… Ему это тоже немного надоело… Все было против меня… Со мной творилось что-то неладное… Я даже сам начал его избегать.

Соседи страстно интересовались моей драмой… Покупатели в лавке тоже. Тех, кто хоть немного меня знал, моя мать неизменно приглашала в свидетели… Это не способствовало улаживанию дел… Даже месье Лепрент из «Коксинель», в конце концов, оказался впутанным в это… Конечно, мой отец лишился сна, и вид у него был совсем унылый. Он приходил такой вымотанный, что его шатало в коридоре, когда он передавал почту с этажа на этаж… Более того, он лишился голоса, голос у него стал сиплый, и все оттого, что он постоянно вопил…

«Ваша личная жизнь, мой друг, меня не касается, мне на нее наплевать! Но я хочу, чтобы вы выполняли свои обязанности… Что у вас за вид!.. Вы едва держитесь на ногах, мой мальчик. Вам нужно подлечиться! Что вы делаете, когда уходите отсюда? Вы не отдыхаете?» – так Лепрент его подначивал.

Тогда от страха отец все выложил… Все свои несчастья!..