Теодор Фонтане - Сесиль. Стина (сборник)

Она высказывала совершенно завиральные идеи, то бесконечно возвышенные, то бесконечно низменные. Она говорила с герцогиней, как со своей ровней, но больше всего любила болтать со старой прачкой, что жила у нас в доме. Деньги кончались примерно через неделю, а двенадцать недель они жили впроголодь. Тогда они залезали в долги или питались фруктами из сада, а если и фруктов не было, то были „грибочки“. Но не думай, что „грибочки“ действительно были грибами. Грибочки были большими изюминами, снизу в них втыкались половинки миндальных орехов. Изготовление их требовало усилий, и госпожа фон Заха тратила все утро, чтобы подать на обед эту пищу богов. Да, чуть не забыла: посредине блюдечка выкладывалась очень крупная изюмина, не только с ножкой из половинки миндального ореха, но и проткнутая двумя расположенными горизонтально и также вырезанными из миндального зернышка щепочками. На четырех концах этих щепочек сидели четыре малюсеньких коринки, являя собой morceau de résistance [153]. Захи называли это сооружение le Roi Champignon [154], а люди говорили, что этой шуткой исчерпываются все познания семейства во французском языке.

Вот тебе, дорогая моя Клотильда, мои личные детские воспоминания. О том, что было дальше, ты знаешь лучше меня.

Гордон держал записку в руках, и его била дрожь. Но потом вдруг он как бы вновь обрел спокойствие. «Да, это обезоруживает! Воспитывалась без положительного примера, в школу не ходила, ничему не выучилась, кроме как смотреться в зеркало и повязывать бант. А когда предъявлялся счет, ее никогда не было дома. И все-таки изо дня в день сидеть у окна в постоянном ожидании принца, который приедет, чтобы забрать Катеньку а, быть может, заодно и Лизаньку, хотя обе они еще дети. Ну и что? Принцы на то и существуют. Может, он и мамашу заберет. Только бы приехал и забрал, все равно кого. Они друг за друга только порадуются. Ведь это же так великодушно, а потом можно продолжить игру. Да, игру. Главное здесь – игра. Лишь бы ничего всерьез, даже за едой. Ах, если ты красива и всегда носишь траур и питаешься „грибочками“, тебе на роду написано стать княжеской любовницей. Бедная Сесиль! Она не выбирала такой жизни, она в ней родилась, она не знала ничего иного. И когда явился долгожданный жених, о котором она мечтала, возможно, еще при жизни отца, она не сказала „Нет“. И откуда бы взяться этому „Нет“? Держу пари, она даже не подумала о возможности отказа. Мамаша высмеяла бы ее, да и она себя тоже».

Он все еще вертел и теребил в руках записку, сгибал ее по краям и углам, не соображая, что делает. Наконец, он встал и взглянул на кроны деревьев, пронизанные теперь утренним светом.

«Туман над деревьями рассеялся, а я еще блуждаю в тумане, как будто залез на вершину Вацмана. А если уж бродишь в тумане, то, считай, заблудился. Que faire ? [155]Разыгрывать разочарование или прямо ей сказать: „Прошу вас, моя любезная, пошлите куда подальше вашего проповедника, и я вас исповедую“. И что в итоге? „Ай-яй-яй, дочь моя!“ Может, заговорить с ней о покаянии и епитимии? Или о десяти заповедях? Или о более высокой нравственной точке зрения? Или о поведении, недостойном прекрасной женщины? Так недолго и опростоволоситься. Хорош я буду, если она улыбнется и позвонит горничной: „Посветите этому господину“».

Отойдя от окна, он подошел к подзеркальнику, где лежали часы, записная книжка и портсигар. «Закурю-ка я гавану для душевного равновесия, одно облако разгоню другим. Similia similibus [156]. Клин клином, так сказать. Как говаривал наш полковник Тейлор: „Вся мудрость в табаке“. Похоже, он был прав. Я преспокойно продолжу свои визиты к супругам Сент-Арно, не строя никаких планов, буду действовать по обстоятельствам. В самом деле, это лучший выход: смотреть на нее с симпатией и болтать, как прежде, как будто я ничего не знаю, как будто ничего не случилось… А, в сущности, что случилось? Какое мне дело до его сиятельства и его чайной барышни? И до сиятельства номер два? А тем более, до камергера и гофмейстера? Ах, как вспомню охотничий домик его высочества Тодтенроде… То-то она вздрогнула и отвернулась, когда мы с ней заглянули в те жуткие окошки. А еще прежде, в Кведлинбурге, когда я так смело разглагольствовал о галереях красавиц и графине Авроре, уже тогда было все то же. Что ж, теперь все проясняется… Бедная, бедная красавица!»

Он не хотел ничего делать, ничего менять в своем поведении, но целых три дня не показывался у Сент-Арно.

Наконец, на четвертый день он собрался с духом.

Между тем, осень вступила в свои права, стало ветрено, и когда он пересекал Хафенплатц, сухая листва взметнулась ему навстречу. Он глянул наверх и увидел, что все жалюзи спущены, как во время его первого визита. Только в комнате Сент-Арно окна были распахнуты, и занавеси развевались на ветру.

«Опять он в манеже или в клубе. Дома никогда не бывает. Похоже, он и вправду не видит ее целыми днями, и Роза права, когда называет его любовь, если это вообще любовь, весьма своеобразной. Во всяком случае, радости от нее мало, уж это-то сразу видно. Помнится, она сама мне в этом призналась. Да и может ли быть иначе? Убитые на дуэли соперники – разве ими жива любовь? Любовь живет в учтивых мелочах. Преданность женского сердца нужно завоевывать снова и снова. Нужно каждый час оказывать маленькие знаки внимания, перебирая их, словно четки. И закончив молитву, начинать ее сначала. Нужно всегда быть под рукой, всегда готовым к услугам, в этом все дело. Все прочее ничего не значит. Дарить на Рождество норковую или соболью шубку? Браслет на день рожденья? Да будь он украшен хоть Кохинуром [157]– для трехсот шестидесяти пяти дней этого слишком мало. Ведь для чего небеса велят расцветать стольким цветам? Зачем существуют букеты фиалок и роз? Для чего нужны сладости „Феликса и Заротти“ [158]? Так рассуждает каждая девушка, и я, к своему ужасу, вспоминаю, что иду к ней без букета и без бонбоньерки. Выходит, я ничем не лучше Сент-Арно. А ведь он всего лишь законный супруг».

Разговаривая таким образом с самим собой, он подошел к дому, и в тот же момент дверь отворилась, как будто его появление было замечено из швейцарской. В самом деле, через глазок в двери на него с любопытством смотрела маленькая девочка и, казалось, ждала его приветствия. Он кивнул ей и поднялся вверх по лестнице.

На первой же площадке он встретил тайного советника, возвращавшегося от Сесиль.

– А, господин фон Гордон, – поздоровался тот. – Les beaux esprits se rencontrent [159]. Мадам дурно себя чувствует; к сожалению, а может быть, и нет, смотря как на это взглянуть. Вы же знаете, вечно она охает и ахает…

Он рассмеялся и, еще раз приподняв шляпу, прошел мимо Гордона.