Теодор Фонтане - Сесиль. Стина (сборник)

Однако старый граф не дал сбить себя с толку и не отреагировал на этот возглас.

– Вообще, – продолжал он, – все чудесно, не хватает только одного – ликера. Конечно, Папагено раздобыл целый ящик, на то он и Папагено, но позабыл ключ… Ах, мадемуазель Стина уже несет его. Я полагаю, у нее вообще есть ключи от счастья, при условии, что она соблаговолит… Ну-с, милые дамы, предоставьте выбор мне. Держу пари, что угадаю любимый сорт каждой из вас.

– Интересно, – заметила Ванда, – как это у вас получится.

– Это легче, чем вы думаете. У каждой из вас на лбу написаны ее пристрастия. Вот, к примеру, кюрасао [183], в прошлом он сделал неплохую карьеру под более скоромным именем «померанец», его обожает моя подруга, – Фрау Питтельков кивнула. – Мадемуазель Стина предпочитает, разумеется, анисовку, а мадемуазель Ванда не прочь выпить рюмочку бенедиктина [184]. Или две. Отведайте, сударыня. Что скажете об этих монахах-бенедиктинцах? Неплохо устроились, верно?

Обстановка все более оживлялась, и чем больше распространялось по комнате наркотическое облако, тем загадочнее становился язык присутствующих. При этом тон задавал старый граф, а барон Папагено ему ассистировал. И все же ласковые намеки они адресовали исключительно Ванде, поскольку побаивались обеих сестер, робея перед старшей из-за ее непредсказуемого темперамента, а перед младшей из-за ее невинности. Ванда, давно забывшая, как ею пренебрегли в начале застолья, разумеется, усматривала в постоянном обращении к своей особе положенный ей по статусу триумф и упивалась изобилием все более назойливых похвал в свой адрес. Вся величавость была давно отброшена. Выступив с разоблачением некоторых закулисных тайн (а именно, описав директора своего театра в самом типичном для него окружении – среди одалисок сераля [185]), она уже достаточно раскрепостилась, чтобы уступить желанию графа, требовавшего демонстрации ее искусства. Некоторые еще остававшиеся сомнения устранил барон Папагено, вспомнивший в нужный момент, как великая Рашель [186]на Павлиньем острове [187]привела в восторг царя Николая, играя Федру [188]«без ничего, кроме кружевного покрывала». Папагено не сомневался, что Ванда справится не хуже, если продекламирует «Рыцаря Тоггенбурга», или «Хождение на железный завод», или просто «Перчатку» [189]. Но кто-то должен стоять сзади и жестикулировать, потому что «без жестов будет только половина успеха». Этот вопрос подвергся дальнейшему обсуждению, были предложены разные формы и приемы, каковые должны были усилить воздействие баллад Шиллера, и в конце концов было решено, ради достижения драматического эффекта, совсем отказаться от декламации, а вместо этого исполнить какую-нибудь пьесу: устроить теневой театр или разыграть картофельную комедию. Это предложение было сразу же воспринято с энтузиазмом, и Ванда, осушив еще стоявшую перед ней маленькую чашку, поднялась с тахты в знак того, что теперь она готова начать драматическое представление.

– Но что? Что сыграть?… Комедию или трагедию?

– Конечно, трагедию, – наперебой закричали гости.

Даже юный граф и Стина, державшиеся до сих пор на заднем плане, оживились. Ванда поклонилась и заметила не без юмора:

– В ближайшее время мы известим почтеннейшую публику о содержании и названии пьесы.

– Браво, браво!

После этого она и в самом деле удалилась в кухню, где надеялась найти реквизит, необходимый для представления. Фрау Питтельков последовала за ней. Вскоре они обе вернулись в парадную залу , где немедленно открыли двустворчатую дверь в соседнюю комнату и принялись растягивать в дверном проеме, примерно на высоте человеческого роста, клетчатый плед.

Стоя за ним, Ванда оттянула его вниз настолько, чтобы увидеть комнату.

– «Юдифь и Олоферн» [190], трагедия Тюссо в двух актах, без музыки, – объявила она. – Акт первый. Действие происходит в палатке полководца Олоферна.

Раздались одобрительные возгласы: «Очень хорошо… замечательно!»

После этого объявления плед снова взвился вверх, а вместо смуглого лица черноволосой Ванды появилась одетая во все белое Картофельная принцесса с красным тюрбаном на голове и красным, как сургучная печать, ртом. Разумеется, Юдифь. Умело управляемая из-за кулис кукла поклонилась публике, потом, словно ожидая кого-то, поглядела направо, налево и начала хрипловатым голосом:

И в самом деле, в тот же момент из-за пледа высунулась худая фигура в красном плаще с бумажной короной на голове.

– В мирное время тоже, – шепнул Зарастро барону. А Юдифь продолжала:

Энергично жестикулируя и вращая глазами, он не то затаскивает, не то заманивает Юдифь в свою палатку. Одновременно в соседней комнате гасится свет в знак того, что занавес временно падает.

Юный граф собрался аплодировать, но дядюшка остановил его.

– Нельзя растрачивать свой запал раньше времени, – пояснил он. – Даже в таких вещах. Все это лишь пролог, интрига только завязывается и обещает еще много-много интересного. Лично мне любопытно, каким образом мадемуазель Ванда преодолеет известные сценические трудности, например, изобразит процесс соития и отсечение головы во втором акте. Конечно, в наше время наличие сценических трудностей спорно, но все, так или иначе, должно иметь свои границы.

Зарастро продолжал бы разглагольствовать, но тут в соседней комнате снова зажегся свет, что означало продолжение спектакля. И действительно, через минуту снова появилась Юдифь, на этот раз, чтобы прочесть финальный монолог:

И в тот же момент (фигура Олоферна успела тем временем вынырнуть из глубины) был произведен акт отсечения, и голова Олоферна, перелетев через занавеску в другую комнату, шлепнулась на пол перед бароном. Все зааплодировали пьесе, а еще более – виртуозному удару меча, а старый барон поднял лежащую у его ног голову и сказал:

– В самом деле, всего-навсего картофелина. Никакого Олоферна. Но мне казалось, что он живой. Впрочем, удивляться тут нечему. Ведь всем нам суждено рано или поздно потерять голову. Какая-нибудь Юдифь, которую мы возжелали (прелесть, что за словечко) решит нашу судьбу и убьет нас, так или этак.