Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

– Ты слышишь меня, Джеффри Пинчеон? – крикнула Хепизба, снова вернувшись к двери приемной после безуспешных поисков в иных комнатах. – Клиффорд пропал.

В этот миг на пороге возник, вынырнув из сумерек комнаты, сам Клиффорд! Его лицо было неестественно бледным, мертвенно бледным – настолько, что Хепизба могла различить его черты, поскольку лишь они виднелись в темноте. Сильная страсть словно освещала его изнутри, вместе с угрюмой насмешкой. Стоя на пороге вполоборота, он вытянул руку вперед и медленно поманил пальцем – не только Хепизбу, но словно бы и весь мир, приглашая взглянуть на нечто крайне забавное. Этот жест, неуместный и странный, как и радость на его лице, заставили Хепизбу с испугом подумать, что визит жестокого родственника довел ее брата до полного сумасшествия. Никак иначе она не могла объяснить неподвижность судьи: он отстраненно наблюдал, как Клиффорд демонстрирует это безумие.

– Тише, Клиффорд! – шепнула ему сестра, знаком призывая его к осторожности. – О, Бога ради, веди себя тише!

– Пусть он теперь тихо себя ведет! Только на это он и способен! – ответил Клиффорд, еще более безумным жестом указывая на комнату, из которой вышел. – Мы же, Хепизба, мы можем теперь танцевать! Мы можем петь, смеяться, играть и делать то, что пожелаем! Нет больше нашего бремени, Хепизба! Он покинул этот скучный старый мир, и мы теперь можем быть радостными, как наша малышка Фиби!

И в подтверждение своих слов он рассмеялся, все еще показывая пальцем на то, что Хепизба не могла различить во тьме приемной. Внезапно она ощутила, что произошло нечто ужасное. Обогнув Клиффорда, она бросилась в комнату, но почти сразу же вернулась, давясь криком. Испуганно поглядев на брата, она увидела, что Клиффорд дрожит с головы до ног, однако среди ужаса и тревоги все еще брезжит его мрачная веселость.

– Господи! Что с нами будет? – ахнула Хепизба.

– Пойдем! – сказал Клиффорд решительным тоном, который был совершенно ему не свойственен. – Мы слишком долго здесь оставались! Оставим этот старый дом кузену Джеффри! Он о нем хорошо позаботится!

Хепизба только сейчас заметила, что Клиффорд одет в плащ – старый плащ из минувших дней, – в который обычно кутался во время восточного шторма. Он поманил ее рукой, подчеркивая, насколько она его понимала, свою решимость оставить этот дом вместе с ней. В жизни людей слабохарактерных случаются моменты хаоса, слепоты или опьянения – моменты испытаний, в которых необходима храбрость, – но в эти моменты люди, предоставленные собственной воле, бесцельно плетутся дальше или бездумно слушаются любого другого, кто скажет им, что делать, пусть даже то будет дитя. Указание, неважно, насколько нелепое и безумное, становится для них Откровением. Хепизба дошла до такого момента. Непривыкшая к действиям и ответственности, полная ужаса от того, что увидела, боясь спросить или даже представить, как это произошло, испуганная катастрофами, которые словно преследовали ее брата, пораженная тусклой, плотной, удушающей атмосферой ужаса, что наполняла дом запахом смерти, стирая способность связно мыслить, – она мгновенно и беспрекословно подчинилась воле, которую выказал Клиффорд. Ей казалось, что она спит, и воля ее спала вместе с ней. Клиффорд, обычно лишенный этого качества, обрел его в напряжении кризиса.

– Что ты так медлишь? – резко воскликнул он. – Надевай свой плащ и чепец, или что там тебе захочется! Неважно, тебе все равно не выглядеть красивой и неотразимой, моя бедная Хепизба! Возьми же сумочку с деньгами и пойдем!

Хепизба подчинилась его наставлениям так, словно ничего больше нельзя было сделать или придумать. Она начала удивляться тому, почему еще не проснулась от этого жуткого сна, предполагая, что не стоит пытаться выбраться из этого странного лабиринта, – вскоре она очнется и поймет, что ничего подобного не было. Конечно же, это был сон: не было темного штормового дня, судья Пинчеон не говорил с ней, Клиффорд не смеялся, не указывал пальцем, не звал ее с собой. Ее всего лишь посетил, – как часто бывает с одинокими спящими, – вызванный многими печалями утренний кошмар!

«Сейчас, сейчас я обязательно проснусь! – думала Хепизба, ходя взад-вперед и готовясь к отъезду. – Я не вынесу больше, я должна проснуться сейчас же!»

Но пробуждения не было! Она не проснулась даже тогда, когда, прежде чем выйти из дома, Клиффорд остановился у порога приемной и попрощался с одинокой фигурой внутри.

– Как же глупо он сейчас выглядит! – прошептал он Хепизбе. – В тот самый миг, когда думал, что поймал меня! Давай, давай, поторопись! Иначе он встанет, начнет преследовать нас, как Великан Отчаянья преследовал Христианина и Уповающего [52], и может догнать!

Когда они вышли на улицу, Клиффорд привлек внимание Хепизбы к одной из опор у парадной двери. Именно там, еще в детстве, он, со свойственным ему изяществом, вырезал свои инициалы. Брат и сестра ушли, оставив судью Пинчеона в древнем доме своих предков, в полном одиночестве. Лучше всего сравнить его с кошмаром, который прервался на самом своем пике и рухнул обмякшим трупом на грудь того, кого мучил, чтобы быть отброшенным навсегда!

Было лето, но восточный ветер заставил бедную Хепизбу стучать оставшимися зубами, пока они с Клиффордом шли по улице Пинчеон в сторону центра города. То была не просто дрожь, безжалостно пронизывавшая ее тело (хотя ее ступни и особенно руки никогда еще не испытывали такого смертельного холода), но моральное ощущение, смешанное с физическим холодом, которое заставляло ее трепетать больше духом, чем телом. Безрадостная атмосфера внешнего мира оказалась такой неуютной! Таково, безусловно, впечатление любого начинающего путешественника, пусть даже он ныряет в мир, когда в его жилах бурлит горячая молодая кровь. Как же оно повлияло на Хепизбу и Клиффорда – старых годами и совершеннейших детей по их жизненному опыту, – когда они покинули свой порог и вышли из-под защитного полога Вяза Пинчеонов! Они двинулись в путь, как порой отправляются в путешествие дети, мечтая о крае мира, но всего лишь с шестипенсовиком и печеньем в кармане. Несчастная Хепизба почти потеряла сознание. Она утратила способность руководить своими поступками, но, столкнувшись с трудностями, не желала и, более того, не видела смысла ее возвращать.

По мере того, как они продвигались дальше, она то и дело искоса поглядывала на Клиффорда и не могла не заметить, что он испытывает сильное возбуждение. Эта сила вернула ему давно позабытый контроль над своим телом. Его возбуждение походило на опьянение, или же можно подобрать более красивое сравнение: с радостной мелодией, которую кто-то с живостью исполнял на расстроенном инструменте. Надтреснутая нота диссонанса отчетливее всего слышна на взлете мелодии, и точно так же постоянная дрожь сотрясала Клиффорда, несмотря на его торжествующую улыбку, отчего его походка была неровной.