Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

И все же странным оказалось то, что определенные личности, наблюдавшие все произошедшее и клявшиеся, что не сводили глаз с преподобного мистера Диммсдэйла, отрицали наличие любого рода знаков на его груди, гладкой, как у новорожденного. Точно так же они отрицали, что слова умирающего в какой бы то ни было мере касались его связи с провинностью, за которую Эстер Принн так долго носила алую букву. По словам этих крайне респектабельных свидетелей, священник, осознавая, что умирает, – и сознавая также, что почитание общества уже поместило его в ряды святых и ангелов, – желал, испуская дух на руках этой падшей женщины, показать миру, как тщетны усилия лучших из праведников. Всю свою тяжкую жизнь посвятив привнесению людям духовного блага, он сделал способ собственной смерти притчей, чтобы преподать своим почитателям важный и горестный урок: перед лицом Бесконечной Чистоты мы, грешники, равны. Он хотел научить их тому, что самые праведные среди нас превосходят своих собратьев лишь для того, чтобы с большей ясностью видеть, как Милосердие высшее смотрит на нас свысока, отрицая фантом заслуг человеческих, что с надеждой на благо стремятся ввысь. Не обсуждая истины, столь значительной, мы все же позволим себе считать эту версию истории мистера Диммсдэйла лишь случаем упрямой преданности, с которой друзья мужчины – в особенности священника – порой хранят его добродетель, даже когда доказательства, ясные, как дневной свет на алой букве, объявляют его лживым и порочным земным созданием.

Источник, которому мы стремились следовать, – старая рукопись, составленная из устных рассказов тех, кто мог знать Эстер Принн в то время, и тех, кто слышал рассказы современников, – полностью подтверждает зрелище, описанное на предыдущих страницах. Среди многих моралей, которые можно извлечь из опыта несчастного страдальца священника, мы хотим выделить лишь одну: Не лги! Не лги! Не лги!

Свободно показывай миру если не худшие свои стороны, то хоть те, за которыми может скрываться худшее!

Нет ничего примечательнее перемены, которая произошла почти сразу же после смерти преподобного мистера Диммсдэйла, во внешности и поведении старика, известного как Роджер Чиллингворс. Вся сила и энергия, вся жизненная и умственная его мощь, похоже, оставили его, настолько он постарел, съежился и почти исчез с глаз людских, как вырванный сорняк, оставленный на солнце. Этот несчастный сделал смыслом своей жизни упорное преследование и систематические попытки мести; и когда, по достижении полного триумфа, злобный принцип остался без дальнейшей подпитки существованием объекта мести, когда, выражаясь кратко, не осталось дьявольской работы, которую он мог бы выполнить на земле, потерявшему человечность смертному оставалось лишь ждать, найдет ли ему хозяин новое дело или же воздаст по заслугам. Но ко всем этим сумеречным созданиям, так долго занимавшим наше внимание, подобно Роджеру Чиллинворсу и его компаньонам, мы проявим милосердие. Интересным объектом наблюдений и исследования является основа любви и ненависти, которая может оказаться единой. Каждое из чувств, в максимальном своем развитии, предполагает высшую степень близости и понимания сердца, в каждом человек зависим от существования духовной жизни другого, чем питает свою привязанность, каждое из этих чувств оставляет как страстно любящего, так и не менее страстно ненавидящего одиноким и покинутым без объекта его страсти. Следовательно, с точки зрения философии, можно рассматривать эти две страсти как схожие, за исключением того, что одна из них обладает божественным сиянием, а другая мрачным огненным светом. В мире духовном старый лекарь и священник – равно ставшие жертвами друг друга, – вполне могут обнаружить, что земной груз ненависти и антипатии превратился в золотую любовь.

Но оставим эту дискуссию, есть иная тема, которую следует обсудить с читателем. После смерти старого Роджера Чиллигнворса (случившейся в течение года), согласно его последней воле и завещанию, исполнителями которой стали губернатор Беллингем и преподобный мистер Уилсон, он завещал довольно значительную долю собственности, равно здесь и в Англии, маленькой Перл, дочери Эстер Принн.

Итак, Перл – эльфийское дитя – отродье демона, каковым некоторые люди того времени предпочитали ее считать, – стала тогда самой богатой наследницей в Новом Свете. Вполне вероятно, что это обстоятельство перекроило бы саму ткань общественного отношения; и если бы мать с дочерью остались здесь, маленькая Перл, достигнув брачного возраста, смешала бы свою дикую кровь с родословной самых истовых пуритан. Однако носительница алой буквы исчезла вскоре после смерти лекаря, а вместе с ней исчезла и маленькая Перл. Много лет лишь смутные слухи о них находили свой путь через море – как бесформенные куски дерева со стертыми инициалами, что выбрасывает на берег приливом, – но никаких связей с ними, достойных звания аутентичных, не было. История алой буквы стала легендой. Ее проклятие, однако, хранило свою силу, и позорный эшафот, на котором скончался несчастный священник, и коттедж на берегу моря, где обитала Эстер Принн, долго еще вызывали страх. У последнего однажды днем пришли поиграть дети, они и увидели высокую женщину в сером платье, которая подошла к двери коттеджа. За все минувшие годы дверь ни разу не открывалась, но либо женщина открыла замок, либо прогнившее дерево и металл поддались под ее рукой, либо она умела, как призрак, ходить сквозь стены – так или иначе, она вошла.

Остановилась на пороге – почти что отвернулась, – словно мысль о том, чтобы одной, пусть и изменившейся, войти в дом, так сильно напоминавший о прошлой жизни, была слишком отчаянной и мрачной даже для нее. Но промедление длилось лишь несколько мгновений, достаточных, впрочем, чтобы различить алую букву на ее груди.

Так Эстер Принн вернулась и приняла опять свой давно позабытый позор! Но где была маленькая Перл? Если она была жива, наверняка к тому времени она вошла в самый рассвет юной женственности. Никто не знал – и так никогда и не узнал наверняка, – отправилось ли эльфийское дитя в могилу раньше срока или ее живая глубокая натура смягчилась и позволила ей насладиться нежным счастьем взрослой женщины. Но до конца жизни Эстер являлись знаки того, что кто-то в далекой стране любит ее и беспокоится о носительнице алой буквы. Приходили письма с гербовыми печатями, неизвестными, однако, знатокам английской геральдики. В коттедже были предметы роскоши и комфорта, которыми сама Эстер никогда не пользовалась, однако которые могла придумать любовь, а купить для нее – богатство. Были и безделушки, маленькие картины, прекрасные памятные вещички, наверняка созданные умелыми пальцами, повинующимися импульсу любящего сердца. Однажды Эстер видели вышивающей детское платьице таким богатством узоров и изысков, что подняли бы немалый скандал в обществе, появись в них дитя среди наших мрачных оттенков.