Милорад Павич - Невидимая сторона Луны (сборник)

Журнал вышел, и Павич прибыл в Москву. Был май 1997 года. Я понимал, что мы просто обязаны с ним встретиться, но до конца все равно не верил.

Ощущение было, как перед первым в жизни пересечением границы. Помню раннее, еще темное утро. Поезд стоит в Чопе. Пограничники с собаками бродят вдоль вагона, а напротив окна – вышка наподобие лагерной, и на одной из верхних перекладин ее крутится телекамера, хищно обозревая окрестности. Вроде уже и пограничный контроль прошли, и с таможенниками благополучно пообщались, а все на сердце не спокойно. Поезд наконец трогается. На берегу Тисы с нашей стороны будка с солдатиком на страже. А на той стороне – будка поменьше, и из нее торчат ноги уже венгерского солдата. Он благополучно спит. И только тут я понял, что теперь уж я точно за границей.

Зная, что в первый же московский день у Павича намечено посещение толстовской усадьбы в Хамовниках, я прибыл вовремя и оказался в маленькой группе, осматривающей дом и сад: сам Павич, его жена Ясмина Михайлович, директор усадьбы и я, вроде как лицо к чему-то или кому-то приближенное. Но – не представленное. Ну и бог с ним, подумал я, осматривая вместе с ними парадные комнаты и антресоли толстовского дома, где кабинет Льва Николаевича и рабочая комната, где он временами тачал сапоги.

Павич был реальный, живой, небольшого роста, в пшеничных усах и клетчатом пиджаке. Красивая, высокая Ясмина в черной широкополой шляпе придавала нашей группе окончательно заграничный вид, хотя и говорили все по-русски.

Гуляли мы по дорожкам цветущего сада, поднимались на горку, стояли у колодца, от которого Толстой по утрам носил в дом воду. Но вот путешествие по усадьбе закончилось.

Мы стояли почти у калитки, и Павич с Ясминой собирались уезжать. Я, завладев ненадолго их вниманием, вручил Павичу номер «Ясной Поляны» с «Внутренней стороной ветра» и моим послесловием к нему, а также номер «Иностранки» с моим же пространным эссе о нем же. Он благодарно кивнул, передал журналы Ясмине и принялся прощаться с директором. Я чувствовал себя несказанно глупо – по всей вероятности, Павич принял меня за курьера из редакции – и уже начал тихо пятиться к калитке, малодушно откладывая настоящее знакомство на потом, как встретился взглядом с Ясминой, успевшей заглянуть в журналы. Она аккуратно взяла Павича за локоток и подвела ко мне, показывая заодно на раскрытую страницу «Ясной Поляны» с моим текстом и объясняя ему по ходу, что я и есть автор. Как она догадалась? Наверное, по моему растерянному виду.

Так я оказался вместе с ними в старомодном зеленом «мерседесе», который и отвез нас в «Метрополь», где Павич с Ясминой остановились.

Мы сидели в глубоких креслах за низким столиком и пили кофе. Я рассказывал о нашей конспирологической версии его жизни – он улыбался, кивал и ничего не отрицал, – о рыночном мужике с подсвечником, венгерским «Египтом» и «Хазарским словарем». Эта история ему нравилась. Вспоминали Никиту Ильича Толстого.

Павич же поведал о том, что «Словарь» собираются снимать в Америке с Марлоном Брандо во всех главных ролях. Тут я подошел к давно занимавшему меня, хотя и несколько щекотливому вопросу. По слухам, он живет в белградской квартире, подаренной ему на условии, что когда-нибудь там будет его музей. Это оказалось правдой. Квартиру ему выделила еврейская община Белграда в ознаменование его заслуг перед хазарским народом. А потом он подписал мне «Хазарский словарь» – мужскую версию, только что вышедшую в Петербурге. Пора было прощаться – назавтра мы встречались вновь.

Была еще презентация журнала «Ясная Поляна» в Доме журналистов при большом стечении публики. И встреча с редакцией «Иностранки» в кабинете главного редактора. Добрая и деловая: беседовали о литературе и договаривались о планах публикаций.

Потом отправились в Ясную Поляну. По пути, как принято, остановились в Туле, в только что отреставрированном представительстве толстовской усадьбы, где расположились издательский дом, галерея, книжная лавка и музейно-туристические службы. К нашему приезду во дворе под красными зонтиками были накрыты столы с выпивкой и легкой закуской. Мы чокнулись с Павичем, и я поинтересовался: «Господин Павич, а как к вам можно обращаться проще, по-человечески?» «Зови просто Милорадом», – улыбнувшись в усы, ответил он. Ясмина же, успевшая внимательно ознакомиться с моими сочинениями о Павиче и обнаружившая там зерно сомнения в реальности павичевского существовании, предложила нам с ним немедленно сфотографироваться, дабы всякие сомнения и в будущем более не возникали. Что мы немедленно и сделали.

Несколько светлых, теплых, праздничных яснополянских дней слились в один почти бесконечный – посему отмечу лишь некоторые детали. Как хороша была пара, нет, не только Ясмина с Милорадом, но и Милорад с Ильей Владимировичем Толстым, правнуком. Единственные из всех нас одетые в белоснежные рубашки с галстуками, в накинутых на плечи пиджаках, они и выглядели, и были настоящими аристократами, гуляющими по дорожкам барской усадьбы. Оба они родились в Югославии, с разницей в один год, так что им было о чем поговорить и что вспомнить.

Мы не ходили толпой, но все как-то постоянно были вместе. И вдруг однажды Ясмина с Милорадом напрочь исчезли. Их не было час, два, больше. Меня, вроде как «почти приятеля», отрядили проведать их номер. Я вежливо и без особой настойчивости постучался. Мне тотчас открыли и пригласили. Оказалось, они, как молодые влюбленные, в уединении пили шампанское. Я посчитал своим долгом быстренько ретироваться, но нет – меня оставили, и мы зависли уже вместе. Говорили, естественно, о Толстом.

Осталась и грустная нота. Ездили в Кочаки. Там, возле Никольского храма, – родовое кладбище Толстых, где похоронены его предки, близкие, некоторые дети и потомки. Поклонились и могиле годом раньше ушедшего Никиты Ильича Толстого. В каком жутком сне можно было себе представить, что жизнерадостный, красивый и счастливый Илья Владимирович буквально спустя считаные дни тоже обретет здесь свое последнее пристанище.

И опять, спустя время, – «Иностранка». Павич должен был выступить в конференц-зале перед журналистами. Меня предупредили, что по независящим от него причинам он задерживается на неопределенное время. Я сидел у себя в «Литературке» и время от времени позванивал осведомленным лицам. Наконец сказали: через полчаса будет. Я отправился в «Иностранку» и, конечно, опоздал. В зале не было уже ни одного места, даже стоячего, пришлось пристроиться в дверях. Павич говорил. Я не успел еще вникнуть в его слова, но тут он меня увидел и, прервав речь, помахал рукой: «Игорь, иди сюда!» – и указал беспрекословно на место рядом с собой и Ясминой. Все присутствующие обернулись на меня, некоторые – с завистью. Но без злобы – все же интеллигентные люди. Как оказалось, то была наша последняя встреча.