Генри Хаггард - Копи царя Соломона

Незадолго до рассвета я услышал, что готтентот Вентфогель, у которого зубы стучали всю ночь, как кастаньеты, вдруг глубоко вздохнул и затем перестал стучать зубами. В ту минуту я не придал этому никакого значения и решил, что он заснул. Мы с ним сидели спиной к спине, и мне показалось, что его тело все холодеет и холодеет и наконец превращается в лед.

Мало-помалу воздух подернулся бледным светом, потом понеслись золотые стрелы через снежные равнины и наконец само сияющее солнце выглянуло из-за утесов и бросило светлый взгляд на наши несчастные, полузамерзшие фигуры и на Вентфогеля, который продолжал сидеть среди нас мертвый. Неудивительно, что его спина казалась мне такой холодной… Бедняга! Он испустил дух в ту минуту, когда я слышал его вздох, и теперь уж совсем окоченел. Мы были потрясены до глубины души и отпрянули от тела (странно, как все мы боимся близости мертвеца!). Он так и остался тут сидеть, обхватив колени руками.

К этому времени холодные солнечные лучи полились в самое отверстие пещеры; здесь даже солнечные лучи были холодны. Вдруг я услышал, что кто-то вскрикнул от страха и, невольно обернувшись, посмотрел в глубину пещеры…

И вот что я увидел: вся пещера была не больше двадцати футов длиной и в ее противоположном конце сидела другая фигура, склонив голову на грудь и свесив длинные руки. Всмотревшись в нее, я убедился, что то был другой мертвец, но на этот раз не туземец, а белый. Остальные также увидели его, и это зрелище так сильно подействовало на наши расшатанные нервы, что все мы как один человек поспешили вон из пещеры со всей быстротой, на какую только были способны наши полузамерзшие ноги.

Выбравшись наружу, мы остановились несколько пристыженные.

– Я возвращаюсь назад, – сказал сэр Генри.

– Это отчего? – спросил Гуд.

– Да потому, что мне показалось, будто… то, что мы сейчас видели, мой брат!

Это была новая мысль, и мы опять полезли в пещеру, чтобы удостовериться, так ли это. После яркого дневного света наши глаза, уже и без того ослабевшие от постоянного снежного блеска, сначала ничего не могли разглядеть в темноте, царившей в пещере. Мало-помалу мы привыкли к ее полумраку и приблизились к мертвецу. Сэр Генри стал на колени и заглянул ему в лицо.

– Нет, это не брат, – сказал он со вздохом облегчения.

Тогда и я подошел посмотреть. То был труп высокого человека средних лет, с орлиным носом, подернутыми сединой волосами и длинными черными усами. Совершенно желтая кожа обтягивала его кости. На нем не было никакой одежды, кроме остатков чего-то похожего на шерстяные панталоны, так что его скелетообразная фигура была почти обнажена. На шее висел пожелтевший крестик из слоновой кости. Тело совершенно отвердело и окаменело от мороза.

– Кто бы это мог быть? – сказал я.

– Неужели вы не догадываетесь? – спросил Гуд.

Я отрицательно покачал головой.

– Да кто же, как не старый дон Хосе да Сильвестра! Больше некому и быть.

– Это совершенно невозможно! – проговорил я в волнении. – Ведь он умер триста лет назад!

– Желал бы я знать, что ему помешает продержаться хоть три тысячи лет в этой милой атмосфере? – спросил Гуд. – Если температура достаточно холодна, мясо и кровь сохраняются в столь же свежем виде, как новозеландская баранина; а здесь, уж кажется, достаточно холодно. Солнце сюда никогда не заглядывает; никакой зверь не заходит. Без всякого сомнения, тот самый невольник, о котором он упоминает, снял с него платье, а его оставил здесь… Этому человеку было не под силу его похоронить. Посмотрите-ка, – продолжал он, нагибаясь и поднимая какую-то странной формы кость с заостренным концом, – вот вам и обломок кости, которым он начертил свою карту!

С минуту мы рассматривали кость в глубочайшем изумлении, забывая все наши мытарства при этом необычайном и даже почти чудесном зрелище.

– Да, да, – промолвил сэр Генри. – А вот откуда он брал чернила! – И он указал на маленькую ранку, черневшую на левой руке мертвеца.

– Ну, кто видел что-нибудь подобное?

Сомневаться более не было никакой возможности, и я признаюсь откровенно, что это открытие совершенно меня ошеломило. Предо мною сидел давно умерший человек, и к самому тому месту, где он сидел, привели нас те указания, которые он оставил десять поколений тому назад. В моей собственной руке было то грубое перо, которым он их начертал; на его шее висел тот самый крестик, который целовали его умирающие уста. Мое воображение воссоздавало всю картину; я живо представлял себе этого путника, умиравшего от голода и холода и все-таки напрягавшего последние силы, чтобы передать миру великую открытую им тайну; представлял себе все ужасающее одиночество его смерти, столь для нас очевидное… Мне даже казалось, что я могу проследить в его резко обозначившихся чертах некоторое сходство с моим бедным другом Сильвестрой, его прямым потомком, умершим у меня на руках двадцать лет тому назад. Впрочем, может быть, это была одна фантазия. Как бы то ни было, он сидел тут, перед нами, точно печальное напоминание той ужасной участи, которая часто постигает дерзновенных, стремящихся проникнуть в область неведомого, и, по всей вероятности, он будет здесь сидеть в продолжение многих веков, увенчанный страшным величием смерти, и долго будет поражать взоры таких же странников, как мы, если только какой-нибудь странник когда-либо нарушит его одиночество.

– Пойдем отсюда, – сказал сэр Генри глухим голосом, – только сначала дадим ему товарища.

Он поднял труп готтентота Вентфогеля и посадил его рядом со старым португальцем. Потом нагнулся и разорвал гнилой шнурок, на котором висел крестик на шее мертвеца; его пальцы до того окоченели, что развязать шнурок он, конечно, не мог. Я же взял перо; оно лежит передо мною в ту самую минуту, как я это пишу; иногда я подписываю им свое имя.

После этого горделивый белый человек прошлых веков и бедный готтентот остались вдвоем на вечное бдение среди вечных снегов, а мы выбрались из пещеры на благодатный солнечный свет и продолжали свой путь, размышляя о том, сколько часов пройдет до тех пор, пока и мы не превратимся в то же, что они.

Пройдя около полутора миль, мы подошли к самому краю горного плато, так как «сосок», венчающий гору, поднимался совсем не из самого ее центра, как это нам представлялось из пустыни. Мы не могли рассмотреть, что было под нами, потому что утренний туман заволок весь окрестный пейзаж. Наконец верхние слои тумана немного поредели, и шагов за пятьсот ниже нас, в конце снежного склона, нам открылась зеленая луговина, по которой струился поток. Но это было еще не все. У самого потока, купаясь в лучах утреннего солнца, стояло и лежало целое стадо крупных антилоп, каких именно – на этом расстоянии различить было невозможно.