Генри Хаггард - Копи царя Соломона

Несмотря на ранний час, вдоль всей главной улицы стояли несметные толпы народа, встречавшего нас с королевскими почестями, пока мы проходили мимо во главе отряда. Женщины громко благословляли нас за то, что мы освободили страну от Твалы, и усыпали нам путь цветами. Все это было очень трогательно и совершенно необычайно для туземцев; от них ничего такого не ожидаешь. По дороге с нами приключился один весьма забавный анекдот.

Когда мы подходили к городу, к нам подбежала хорошенькая молодая девушка с прелестными лилиями в руках и подала их Гуду. (Почему-то всем туземцам нравился Гуд; может быть, его монокль и единственная уцелевшая бакенбарда придавали ему особенное значение в их глазах.) Девушка сказала, что она пришла просить у него великой милости.

– Говори! – сказал Гуд.

– Пусть господин покажет рабыне своей свои прекрасные белые ноги, чтобы она помнила их до конца дней и поведала о них детям своим. Рабыня господина моего шла четыре дня, чтобы увидеть их, потому что молва о них распространилась по всей стране.

– Вот еще выдумала! – возмутился Гуд.

– По́лно, голубчик, – увещевал его сэр Генри, – разве можно отказывать, когда просит дама!

– Ни за что! – упирался Гуд. – Это прямо неприлично.

Однако он в конце концов согласился засучить штаны до колен, при громких криках восторга всех бывших тут женщин; больше всех радовалась девушка.

В этом виде Гуд прошел через весь город. Вряд ли ноги Гуда будут когда-нибудь возбуждать подобный восторг. Его исчезающие зубы и «прозрачные глаза» под конец надоели туземцам, но его ноги – никогда.

По дороге Инфадус сказал нам, что существует другой горный перевал, севернее того, через который идет Соломонова дорога; или, говоря иначе, можно спуститься в другом месте со скалистого хребта, отделяющего Кукуанию от пустыни и прерываемого громадами Грудей Царицы Савской. Оказалось, что года два тому назад несколько кукуанских охотников спустились по этой тропинке в пустыню на охоту за страусами и во время этой охоты зашли так далеко, что стали страдать от жажды. Тут они заметили на горизонте какие-то деревья, поспешили в их сторону и открыли обширный и плодородный оазис в несколько миль длиной, обильно снабженный водой. Через этот-то оазис он нам и предлагал идти; мы нашли, что это отлично, так как таким образом мы минуем трудный горный перевал. К тому же некоторые из тех охотников шли теперь с нами, чтобы проводить нас в этот оазис, откуда, по их словам, виднелись и другие плодородные места на протяжении пустыни.

Мы шли не торопясь, а в ночь на четвертый день снова очутились на вершине горного хребта, отделяющего Кукуанию от пустыни, которая лежала у наших ног, уходя вдаль своими песчаными волнами.

На рассвете следующего дня нас привели к тому месту, где начинался очень крутой спуск, по которому нам предстояло спуститься в бездну, к пустыне, лежавшей на две тысячи футов с лишком ниже нас.

Здесь мы простились со своим верным старым другом Инфадусом, который торжественно призвал всевозможные благословения на наши головы и чуть не плакал от горя.

– Никогда, никогда не увидят больше мои старые очи никого, кто бы мог сравниться с вами! – говорил он. – О, как сражался Инкубу в великой битве! Как он отрубил единым взмахом голову Твалы! Дивное, чудное это было зрелище. Никогда уж мне больше такого не видеть, разве приснится в счастливых снах…

Нам было очень тяжело с ним расстаться. Гуд до такой степени расчувствовался, что подарил ему на память… Чтобы вы думали? Стеклышко (оказалось, что у него было одно запасное)! Инфадус был в восторге, вероятно предчувствуя, что обладание подобным предметом весьма усилит его престиж. После долгих и тщетных усилий ему удалось-таки кое-как вставить его в глаз.

В жизни я не видывал более нелепого зрелища, чем то, какое представлял этот старый воин с моноклем. Монокли как-то ужасно не идут к мантиям из леопардовой шкуры и черным страусовым перьям.

Позаботившись о том, чтобы наши проводники хорошенько запаслись провизией и водой, мы обняли старого воина и начали спускаться вниз, напутствуемые громовым прощальным приветствием отряда «Буйволов» в полном его составе. Спуск оказался очень трудным, но как бы то ни было мы совершили его благополучно и очутились внизу в тот же вечер.

– А знаете что? – сказал сэр Генри, когда мы уселись вечером вокруг костра и смотрели на страшные скалы, нагроможденные в вышине. – По-моему, много на свете мест хуже Кукуании, а за последние два месяца мне очень хорошо жилось, хотя ничего не может быть страннее и необыкновеннее того, что мы тут пережили. А как по-вашему, друзья?

– Я почти жалею, что ушел оттуда, – сказал Гуд со вздохом.

Я же думал в душе, что все хорошо, что хорошо кончается; но думал также и то, что в течение всей своей долгой и трудной жизни никогда мне не было хуже, чем за это последнее время. От одного воспоминания об этой ужасной битве меня мороз подирает по коже, а уж что касается приключения в сокровищнице… Покорно благодарю!

На следующее утро мы начали свой трудный переход через пустыню, предварительно запасшись порядочным количеством воды, которую несли пятеро наших проводников. В эту ночь мы остановились на ночлег под открытым небом, а на рассвете следующего дня пошли дальше. Около полудня на третий день пути мы уже завидели деревья того оазиса, о котором говорили проводники, и за час до солнечного заката снова очутились на зеленой траве и услышали журчание текущей воды.

А теперь я дошел чуть ли не до самого невероятного приключения, которое с нами случилось в течение всей этой невероятной экспедиции и которое показывает, какие удивительные стечения обстоятельств бывают на свете.

Я спокойно шел вперед, немного поодаль от остальных, вдоль по берегу ручья, который вытекал из оазиса и терялся в пустыне, поглощенный ее жадными песками. Вдруг я остановился и начал протирать глаза. Да и было от чего! Шагах в двадцати от меня, в прелестном местечке под сенью фиговых деревьев и как раз напротив ручья, стояла прехорошенькая хижина, выстроенная, наподобие кафрской, из прутьев и травы, но снабженная не клеткой (как то устраивают в своих хижинах кафры), а настоящей дверью.

«Что за черт! Как это сюда могла затесаться хижина!» – подумал я. И как только я это подумал, дверь хижины отворилась и оттуда вышел, прихрамывая, белый человек с огромной черной бородой, одетый в звериную шкуру. Я подумал, что меня, должно быть, хватил солнечный удар. Это было совершенно невероятно. Конечно, в подобное место никогда не заходил ни один охотник. Да ни один охотник и не вздумал бы здесь поселиться. Я стоял и в изумлении таращил на него глаза, а он – на меня. Тут подошли и сэр Генри с Гудом.