Антоний Оссендовский - Ленин

Ленин все время посмеивался. Тихо… долго… без звука и без слов…

Поэт протер глаза и пришел в чувство.

Заглянул глубоко в мрачные раскосые глаза, в широкое лицо с толстыми губами; заметил кости, выпирающие под желтой кожей на скулах, редкие волосы над толстыми губами и на подбородке, задержал взгляд на сильном, округлом, лысом черепе, светящемся в темноте, и вздрогнул весь.

– Вот осквернился… – шепнули вздутые, синие губы Ленина.

Поэт молчал. Смотрел на восток. Завис там бездонный, не проницаемый глазом мрак. Повернул лицо на запад. За черной заслонкой гасли остатки зари.

Как срывающаяся внезапно буря, пришел безмерный ужас. Поэт поднял руку и произнес родившимся в душе голосом.

– А если в мрак земли этой погрузишься, погибнешь и проклинать тебя будут внуки, внуки внуков наших…

Ленин смеялся, а с его толстых губ исторгался острый, пронизывающий шип. Трясся весь и щурил раскосые глаза.

Где-то далеко, далеко, уже за горами, пробежал глухой раскат, проносящейся над миром бури. Слабый раскат… даже эхо ему не отвечало. Не слышало отголоска улетающей бури. А может, не понимало далекой угрозы.

Краков.

Фотография. Конец XIX века

Ленин, расставшись с поэтом в горном курорте Закопане, возвращался в одиночестве в свою избу в селе Поронин. Переселился он сюда вместе с Крупской и Зиновьевым из Кракова, чтобы быть ближе к российской границе. Ежедневно ходил он пешком из села Поронин на почту или в Закопане, где у него было несколько приятелей – поляков и русских, живущих издавна в этой предгорной местности.

Сюда прибывали разными путями, а чаще всего тропой контрабандистов – нелегально переходя границу – российские революционеры из партии большевиков на совещания со своим вождем. Возвращались они, неся зашитые в одежду, шапки и обувь написанные им статьи, брошюры и прокламации, расходящиеся позднее в России в тысячах копий.

Сейчас Ленин, после прогулки в горы, поглощая полной грудью бодрящий и свежий воздух после бури, еще напоминающей о себе издалека глухим сумраком, возвращался домой. Его отделяло от дома несколько километров дороги. Подумывал, что можно зайти к знакомому русскому Вигилову и одолжить у него велосипед, но не сделал этого. Постукивая окованной горной палкой, пошел он дорогой в Поронин. Припомнил воодушевленные слова польского поэта, благословляющие его на большое дело направления людей на дорогу небывалого в истории духовного прогресса.

Усмехнулся хитро и пробормотал:

– Обещанием освобождения угнетенных народов встряхну весь мир!

Снова засмеялся, уже громче.

Его мысль бежала дальше. Казалось, что делала она смотр сил, контролировала завоеванные центры, выдвигала передовые посты, изучала неприятельские крепости.

Каждый другой человек впал бы в отчаяние и сомнение, потому что вокруг враги создавали мощные препятствия.

Европейская война, которую он предсказывал несколько лет назад, вспыхнула. Он оценивал ситуацию холодным рассудком. Не сомневался, что европейские державы сосредотачиваются, накапливают весь запас внутренних сил, что решили довести до конца последний расчет.

«Будем свидетелями кровавой бойни между империалистическими хищниками!» – подумал и снова засмеялся, размахивая палкой.

В России усиливающийся патриотизм, искусственно поддерживаемый прессой и правительством, должен был склонить революционную партию к молчанию или укрытию в мышиных норах. Ленин знал, что в кругах немецких и французских социалистов принимают его за сумасброда и фанатика, верующего в социальную революцию; меньшевики, с Плехановым, Мартовым, Даном, Аксельродом во главе, пытались вырыть пропасть между своей партией и большевиками, ведя ожесточенную кампанию против «анархизма» их вождя; Троцкий, Иоффе, Урицкий работали над примирением обеих социалистических фракций; в самом лагере организации, созданной Лениным, господствовали распад и разногласия в тактике: способные люди, как Лазовский, Вольский, Богданов, Луначарский и Алексинский, высмеивали большевистский центр, руководимый Лениным, Каменевым, Зиновьевым и Крупской.

Всем казалось, что перешли они в лагерь врагов.

– Кого, собственно, имею в своих рядах? – спрашивал Ленин. Трех верных товарищей, которые, впрочем, могут испугаться последнего решительного слова в критический момент. Небольшие группки партийных работников, окруженные неприятелем, как острова в бурном море. Либкнехт, Роза Люксембург, а может, Клара Цеткин в Германии… Так! Они не изменят, не отступят от наших лозунгов, но как поступит вся масса тех нескольких миллионов, организованных во II Интернационале рабочих, руководимых старыми вождями, как Каутский, Бебель, Плеханов, Вандервельде, Файллант, Шейдеман, Лаззари? Или эти массы, уводимые на ложный путь, пойдут за голосом революционной совести и здравого рассудка?

Роза Люксембург (справа) и Клара Цеткин.

Фотография. Начало ХХ века

Ленин остановился и задумался на минуту.

– Нет! – шепнул он. – Там, на Западе, не найду союзников.

Засмеялся и свистнул протяжно.

– Итак, что же? – спросил он кого-то, скрытого во тьме. – Итак, что же? Склонить покорно голову, ждать лучших времен и молчать?

Смех становился все более шипящим, язвительным.

В памяти ожили внезапно цепи зеленых и розовых гор, видимых с заоблачного перевала, где вел его страстно влюбленный в свои альпийские луга и вершины польский поэт, несокрушимый и прочный, как скала, весь возникший из нее – с головы до ног.

Ленин видел за каменной преградой, за завесой из мглы и скрещивающихся лучей солнца всю землю. Видел ее такой, какую знал с лет глубокого раздумья, тяжелой заботы, горячей ненависти. Был это край слез, плача и зубовного скрежета…

С незапамятных времен, неисчислимых столетий, с давно минувших дней могущественных, гордых царей четырех сторон света, сидящих на троне Ассирии и Вавилона, с таинственных царей-жрецов, сынов египетского Ра-солнца, с божественных владык Китая и так без конца, через эпохи, столетия, через мечи и скипетры коронованных хищников, мудрецов и святых… Край вечного кровавого преодоления горстки могущественных, мудрых и вооруженных против муравейника нищих, безоружных, беспомощных.

– Ха, ха, ха! – раздался громкий, злой смех стоящего на дороге человека в потертой одежде и потрепанной обуви.

– Ха, ха, ха! – смеялся Ленин, щурил раскосые глаза, стискивал скулы аж около небольших, прижатых к черепу ушей, дергались и дрожали желваки.