Антоний Оссендовский - Ленин

Ленин обратился к Халайнену:

– Прикажите, товарищ, ехать на главный телеграф! Должен знать, как обстоят дела в Москве.

В предместье Пески возвышался окруженный старыми липами красивый дворец с церковью, построенный для императрицы Елизаветы знаменитым Растрелли.

Разные события видели стены Смольного Дворца.

Романы и гордые мечты царицы, молитвы набожных монашек, которым со временем было отдано это прекрасное здание, а позже однообразную жизнь аристократических институток, так называемых благородных девиц. В этот период, как сообщали придворные сплетни, заглядывал сюда порой Александр II, имеющий ключ от боковой калитки прежнего монастыря – все это миновало, и над крышей развевался теперь красный флаг, девиз революции.

Воспитанницы Смольного института благородных девиц на уроке танцев.

Фотография. 1901 год

Здесь разместился штаб большевистской партии и Совета Народных Комиссаров, руководимый Лениным. Он в одиночестве ходил в это время по просторному, почти пустому помещению. Несколько стульев, диван и письменный стол, заваленный газетами, книгами и пачками бумаги с корректурой статей. Ходил быстро, почти бегал, заложивши руки в карманы тужурки, и думал. Мог не спать, не есть, но потребовал ежедневный час уединения. Называл он эту часть дня «работой канализационной». Выбрасывал из головы ненужные мысли и остатки впечатлений, выметал отрезки воспоминаний; укладывал старательно, сортировал и сохранял то, что было ценным и значительным. Когда порядок был наведен, начинал он углублять «канал», проводить новые ответвления. В их русла вплывали, впадали разные мысли и мчались сначала непокорным потоком, пока не начинали разбиваться в еще более мелких разветвлениях мозга, и тогда все просветлялось, укладывалось в план. Мысль работала над осуществлением намерения спокойно, холодно, четко, с быстротой и непогрешимостью. Ничто тогда не становилось препятствием для диктатора России. Он отчетливо видел свою дорогу.

Последний выпуск воспитанниц Смольного института.

Фотография. 1917 год

Не скрывал для себя, что громоздятся на ней опасные препятствия. Не сомневался, однако, что их преодолеет. Не было это уверенностью мечтателя. Был он рассудительнейшим человеком на свете. Каждую мысль пытался он в это время внедрить в дело. Когда оказывалась она вредной – без сожаления отбрасывал. Для Ленина существовала только цель. Для достижения ее добровольно отказывался от жизни личной. Не знал семейного тепла, не хотел любви, не видел счастья в чем-то другом, чем работа для пользы дела. Стремясь к цели, не испытывал ни колебаний, ни искушений.

Имел перед собой борьбу и должен был победить любой ценой. Преступление, никчемность, фальшь, предательство не волновали его, не находили эха в его душе. Были для него средствами, инструментом, камнями для разметки дороги. Существовал и действовал по-за границами моральности.

Цель… только цель, такая великая, что никто перед ним не смел о таком мечтать!

Огромность задачи не ужасала Ленина. Все-таки был у него в руке огромный молот для выковывания из мощной необработанной глыбы того, что хотел бы он поднять у финиша своей жизни – сто пятьдесят миллионов пассивных, располагающих могучими силами россиян, усыпленных, диких, готовых ко всему и, вместе с тем, ко всему равнодушных!

Никто никогда не обладал такой армией!

Неужели уже принадлежали ему душой, сердцем и телом?

Отвечал, не боясь заглянуть правде в глаза, смириться с ней:

– Нет! Сердцем – да!

Брошенные прежде обещания, отвечающие смелым мечтам рабочих и крестьян, притягивали к нему слепые, отчаявшиеся сердца рабов. Он чувствовал в себе твердое убеждение Спартака, солдата, разбойника, узника и гладиатора. Как и он, убежал на Везувий страстных, мстительных поступков, призвал к себе всех охваченных ненавистью рабов, разбил наголову римских преторов. Однако Спартак погиб, потому что в рядах его приятелей возникли раздоры. Он был другой, чем мятежный Спартак. Умел держать своих сторонников в руках послушания. Не силой и страхом, а хитрым восхвалением их перед толпой, выше себя. Им – триумфы, ему – успех дела.

Многомиллионный российский гигант пока что не принадлежал Ленину.

Разные силы владели им и бросали из одной крайности в другую: от героического мученичества на фронте, фанатичного патриотизма и аскетической терпеливости до уличных баррикад, кровавых выступлений против царя или обожествляемых ими вождей. Раздробить и отбросить эти противоречивые силы, чтобы все это море людское покорно лизало берег, на котором стоит граница коммунизма – об этой минуте думал, шагая по неуютным комнатам Смольного Дворца, Владимир Ильич Ленин, председатель Совета Народных Комиссаров, диктатор, мессия России, мчащейся неизвестной в истории человечества дорогой.

Морщил брови, теребил бороду и щурил глаза. Сдавалось, что выпуклый куполообразный лоб дергало и напрягало под потоком неистовавшего под ним урагана мыслей, но сердце билось ровно, глаза смотрели холодно, вперед перед собой, как если бы пытались с необычной точностью отмерить расстояние до ему только известных пунктов.

Он поднял голову. Кто-то стучался в дверь.

– Входите! – крикнул Ленин.

На пороге стоял Халайнен.

– Какая-то гражданка просит ее принять, – промолвил он неуверенным голосом.

Ленин нахмурил лоб.

– У ней какая-то просьба? Может, буржуазная женщина?

– Говорит, что у нее нет никакой просьбы! Врач…

– Впустите ее, товарищ!

Немного погодя вошла маленькая, худая сорокапятилетняя женщина в скромном черном пальто и с траурной вуалью, спадающей со шляпы.

Улыбнулась и радостно воскликнула:

– Предчувствие не обмануло! Это вы, Владимир Ильич! Наш мудрый, строгий Воля!

Ленин сощурил глаза и как бы притаился.

– Воля? – повторил он. – Так называли меня только в одном месте…

– В доме моего отца, доктора Остапова, где уже тогда замечали, что есть господин «воля»! – шепнула она взволнованно.

– Елена?! Елена Александровна?!

– Да! – усмехнулась она трогательно. – Не узнали бы вы меня! Много воды утекло с момента нашего прощания в Самаре!

– О, много! – воскликнул он. – Как же все изменилось! По правде говоря, кажется мне, что столетия уже промелькнули. Однако, однако, вы в трауре? По отцу?

– Нет! Отец и муж уже давно умерли. Это по сыну. Его убили в Галиции во время отступления генерала Брусилова.