Антоний Оссендовский - Ленин

Они-то должны были выступать от имени великой «Святой России», вести переговоры с Германией, которая должна была послать в Брест-Литовский образованных, преданных отчизне людей: дипломатов, ученых, генералов.

Несколько товарищей хотело протестовать. Один из них крикнул с отчаянием:

– Продаем Россию!

Ленин инстинктивно почувствовал беспокойство и негодование, царящее в зале, и многозначительно взглянул на Дыбенко. Громадный матрос в тот же момент вышел. Немного погодя открылись двери. В зал вошли Халайнен с отрядом финнов и мрачный убийца офицеров в Кронштадте, моряк Железняков, приведший с собой взвод вооруженных матросов.

Стукнули приклады опущенных на землю винтовок. Солдаты застыли в неподвижных, угрожающих позах.

В зале стало тихо. Зависимый страх отразился на лицах сорока двух членов Исполкома при Совнаркоме.

Ленин со снисходительной улыбкой на лице и веселыми искрами в глазах объявил:

– Согласно постановлению Совета и Комитета, мы начинаем переговоры с Германией, что будет поручено товарищу Троцкому. Пусть ваша совесть будет спокойна, товарищи! Помните, что каждое соглашение с империалистическим германским правительством будет являться ничего не значащим лоскутом бумаги, так как вскоре подпишем другое с пролетариатом немецким, с правительством Карла Либкнехта!

Товарищи успокоили свою революционную совесть. Однако искушенные немецкие дипломаты, оценивая точно ситуацию в России, предложили такие резкие условия, что даже большевистская делегация не отважилась принять их без договоренности с Петроградом.

Был это громадный удар для новых хозяев старой империи. Ленин размышлял долго, так как не знал, каким способом в момент, когда еще существовал Совет социалистов враждебных фракций, когда в провинции жили патриотические лозунги, брошенные генералами Корниловым и Алексеевым, сумел бы убедить товарищей в необходимости мира любой ценой, чтобы революция смогла хоть на короткое время вздохнуть свободно и набрать новый разбег.

Пользуясь задержкой, Германия и Австрия гнали перед собой недисциплинированную Красную армию, на юге вторглись на Украину, на севере заняли Псков и для оказания нажима отправляли самолеты, которые все чаще начали кружить над Петроградом.

– Мы должны остаться единственными хозяевами ситуации. Опасным является для нас Учредительное Собрание, следовательно, разгоним его на все четыре стороны! – шепнул себе Председатель Совнаркома.

Этот дерзкий поступок, однако, необходимо было подготовить старательно. Целую ночь Ленин ходил по комнате, обдумывая план атаки. «Когда все наипотребнейшие и самые активные прослойки общества окажутся на нашей стороне, у нас не будет необходимости опасаться! – думал он. – Будем тогда внедрять в жизнь решения нашего Совета».

Назавтра все в самых дальних закоулках фронта и провинции, всюду, где существовал телеграф, знали о новых «благодеяниях» Совнаркома.

Удар был нанесен надежной и умелой рукой. Был это манифест нового правительства, позволяющий солдатам действовать самостоятельно в деле заключения мира с неприятелем и возвращаться домой; советующий крестьянам захват земли из имущества владельцев большой недвижимости, не ожидая созыва Учредительного Собрания; дающий согласие на то, чтобы народы нерусского происхождения безнаказанно отрывались от старой империи и создавали самостоятельные государства; призывающий, в конце концов, рабочих к взятию в свои руки капиталистических предприятий и фактического их ведения собственными силами.

Начиная и прерывая мирные переговоры, торгуясь и вводя в заблуждение, бросая то и дело новые, пустые, но эффективные фразы в роде «Ни мир, ни война», Троцкий и его шурин Каменев приостановили в это время наступление Германии.

Оба – Ленин и Троцкий – ожидали результатов выборов в будущее Учредительное Собрание. Скоро они убедились, что члены крестьянской партии победили и что большевики не получат большинство голосов в учреждении, которое хотело установить форму правления в стране и направить ее судьбы.

Узнав об этом, Ленин потер руки и молвил весело:

– Очень хорошо! Дойдем до победы нормальной дорогой!

– Нормальной? – спросил Троцкий, не понимая.

– Да! – воскликнул Ленин. – Через кровь и войну гражданскую, в которой задушим сразу всех своих врагов! Это дорога, категорически отличающаяся от скользких тропинок компромиссов и ораторства!

– С Учредительным Собранием легко не получится… – заметил Троцкий.

– Не повторяйте глупостей, товарищ! – возмутился Ленин. – Несколько месяцев назад Государственная Дума говорила о царе. Или-или! Прикажите, чтобы царя с семьей перевезли из Тобольска в Екатеринбург. Я думал об этом минувшей ночью… Он должен быть ближе к нам, чтобы мы могли иметь его каждую минуту под рукой! Екатеринбург – это хорошее место! У нас там твердые люди в Рабочем Совете: Юровский, Войков и Белобородов. Можем на них положиться!

– Да, это правда, – согласился Троцкий. – Но, Ильич, можем ли мы торговаться в Учредительном Собрании?

Ленин остановился перед ним со стиснутыми кулаками и прошипел:

– Не можете стряхнуть эти пережитки! Одни бьются лбами перед крестами и изваяниями святых, другие – перед авторитетами людей и институтов! Мрак вокруг меня, слепота, рабская мысль!

Сплюнул и быстро успокоился. Усмехнулся даже и произнес, дотрагиваясь до руки товарища:

– Врач лечит себя сам! Запомни, что нет на земле бессмертных людей и бессмертных институтов. Все умирает, все рушится и превращается в прах. Так прежде говорил и твой Иегова. Мудрый – это был Бог, так как для людского стада был у него твердый бич!

Троцкий ушел, задумчивый и беспокойный.

Ленин остался один. Ходил по комнате и потирал руки. Наконец, открыл двери и крикнул:

– Товарища Халайнена ко мне! Немедленно!

Финн остановился перед ним и посмотрел в глаза вождя неподвижным, преданным взглядом.

– Товарищ! Бегите и позовите ко мне Феликса Дзержинского. Пусть придет с теми, которым доверяет полностью.

Халайнен выбежал, а Ленин начал ходить по комнате, напевая какую-то песенку и насвистывая. Был он совершенно спокоен и уже ни о чем не думал. Выпил стакан чая и, усевшись у письменного стола, развернул газету. Немного погодя начал решать задачу, которую нашел в шахматном разделе. Лицо у него было безмятежное, мягкая улыбка блуждала по надутым губам и скрывалась в редких, спадающих низко монгольских усах.

Часы на башне Смольного собора пробили полночь. С последним ударом раздался стук в дверь комнаты.

– Можно войти! – крикнул веселым голосом Ленин, вставая.

Вошел Дзержинский. Лицо его дергалось, веки морщились, движимые судорогой. Худые узловатые пальцы сгибались хищно и выпрямлялись.