Бенедикт Спиноза - Этика

Душа понимает, что все вещи необходимы (по пол. 29 части 1), и что они определяются к существованию и деятельности бесконечной связью причин (по пол. 28 части 1). Поэтому (по пред. пол.) она делает так, чтобы меньше страдать от аффектов, которые возникают из них, и (по пол. 48 части 3) меньше чувствовать к ним аффектов, – что и требовалось доказать.

Чем более это знание, т. е. что вещи необходимы, относится к отдельным вещам, которые мы воображаем отчетливее и живее, тем больше бывает власть души над аффектами; это подтверждается и опытом. Ибо мы видим, что печаль по поводу потери какого-нибудь добра ослабевает, как только потерявший человек подумает о том, что он никаким образом не мог бы сохранить этого добра. Также мы видим, что никто не жалеет, что ребенок не умеет говорить, ходить, рассуждать и что столько лет живет как бы не сознавая себя. Но если бы люди большей частью рождались взрослыми и только тот или другой родился бы ребенком, тогда каждый жалел бы этих детей, потому что тогда все считали бы детство не естественным или необходимым делом, но ошибкой или грехом природы. И мы могли бы привести многое другое в этом роде.

Аффекты, которые происходят из разума или возбуждаются ими, бывают, если брать в расчет время, сильнее аффектов, относящихся к отдельным вещам, которые мы представляем отсутствующими.

Мы представляем себе какую-нибудь вещь отсутствующей не посредством аффекта, с которым мы воображаем ее, но посредством того, что тело испытывает впечатление другого аффекта, который исключает существование этой вещи (по пол. 17 ч. 2). Поэтому аффект, относящийся к вещи, которую мы представляем отсутствующей, не имеет такого свойства, чтобы он брал перевес над остальными действиями и способностью человека (об этом см. пол. 6 части 4). Но, напротив, он имеет такое свойство, что может каким-нибудь образом сдерживаться теми аффектами, которые исключают существование его внешней причины (по пол. 9 части 4). Но аффект, который происходит из разума, необходимо относится к общим свойствам вещей (см. опр. разума во 2 схол. пол. 40 части 2), которые мы всегда представляем себе присутствующими (ибо нет ничего, что исключало бы их настоящее существование) и которые мы всегда воображаем одинаковым образом (по пол. 38 части 2). Поэтому такой аффект вещи всегда остается одинаковым и, следовательно (по акс. 1), аффекты, которые противоположны ему и которые не поддерживаются своими внешними причинами, должны будут более и более приспосабливаться к нему, пока не перестанут быть противоположными; и в этом смысле аффект; происходящий из разума, сильнее, – что и требовалось доказать.

Чем больше причин, одновременно действующих, возбуждают какой-нибудь аффект, тем он бывает больше.

Многие причины, действующие вместе, могут сделать больше, чем немногие (по пол. 1 части 3). Поэтому (по пол. 5 части 4) чем большими причинами одновременно возбуждается какой-нибудь аффект, тем он бывает сильнее, – что и требовалось доказать.

Это положение следует также из аксиомы 2 этой части.

Аффект, относящийся ко многим и различным причинам, которые душа представляет себе вместе с самим аффектом, бывает менее вреден, менее заставляет нас страдать и менее ставит нас в страдательное положение к каждой причине, чем другой одинаково сильный аффект, который относится лишь к одной причине или к немногим.

Аффект лишь постольку бывает злым или вредным, поскольку он препятствует душе мыслить (по пол. 26 и 27 части 4). Поэтому тот аффект, который определяет душу к представлению многих предметов одновременно, менее вреден, чем другой одинаково сильный аффект, который до того задерживает душу на представлении одного или немногих предметов, что она уже не может мыслить о других. Это первое. Затем, так как сущность души, т. е. сила (по пол. 7 части 3) состоит в одном только мышлении (по пол. 11 части 3), то душа от аффекта, которым она определяется к представлению многого одновременно, менее страдает, чем от одинаково сильного аффекта, который занимает и задерживает душу на созерцании одного или немногих предметов. Это второе. Наконец, этот аффект (по пол. 48 части 3), поскольку он относится ко многим внешним причинам, бывает меньше по отношению каждой из них. Это и требовалось доказать.

Пока мы не обуреваемся аффектами, которые противоположны нашей природе, до тех пор мы имеем власть располагать и связывать по порядку в уме впечатления нашего тела.

Аффекты, которые противоположны нашей природе, т. е. (по пол. 30 части 4) которые составляют зло, составляют зло постольку, поскольку они препятствуют душе понимать (по пол. 27 части 4). Итак, пока мы не обуреваемы аффектами, которые противоположны нашей природе, до тех пор не стесняется способность души, которой мы понимаем вещи (по пол. 26 части 4). Поэтому до тех пор мы имеем власть составлять ясные и отчетливые идеи и выводить одни из других (см. схол. 2 пол. 40 и схол. пол. 47 части 2), и следовательно (по пол. 1 этой части), до тех пор мы имеем власть располагать и связывать впечатления тела по порядку в уме, – что и требовалось доказать.

Посредством этой власти располагать и связывать впечатления тела мы можем сделать так, что нелегко нам будет страдать от отрицательных аффектов. Ибо (по пол. 7 этой части) требуется большая сила для того, чтобы сдержать расположенные и связанные в уме по порядку аффекты, чем неопределенные и рассеянные. Таким образом, самое лучшее, что мы можем сделать, пока не имеем совершенного познания о наших аффектах, – это установить правильный порядок жизни или известные правила жизни, запечатлеть их в памяти и постоянно применять их к часто встречающимся в жизни частным случаям, чтобы наше воображение широко воспринимало их действие и чтобы они всегда были наготове. Например, за правило жизни мы бы приняли (см. пол. 46 части 4 с его схол.), что ненависть нужно побеждать любовью или великодушием, а не платить за нее взаимной ненавистью. Но чтобы иметь всегда наготове это предписание разума, где окажется потребность в нем, мы должны часто взвешивать и обдумывать обыкновенные человеческие обиды и то, как и каким путем можно отразить их великодушием. Ибо таким образом мы соединим в воображении образ обиды с образом этого правила, и оно у нас (по пол. 18 части 2) будет налицо, как только нам нанесено будет оскорбление. Если же мы будем также постоянно иметь наготове соображения нашей истинной пользы, равно как и добро, которое вытекает из взаимной дружбы и сообщества людей, и, кроме того, то, что из разумного образа жизни вытекает высшее довольство души (по пол. 52 части 4), а также и то, что люди, как и все остальное, действуют по естественной необходимости, тогда обида или ненависть, обычно вытекающая из нее, будет занимать малейшую часть воображения и легко может быть пересилена. Так же и гнев, обычно вызываемый большими оскорблениями, если и не будет пересилен так легко, то все-таки он будет пересилен, хотя и не без душевного колебания, в далеко меньший промежуток времени, чем в том случае, если бы мы не предавались указанным размышлениям, как следует из пол. 6, 7 и 8 этой части. Подобным же образом нужно размышлять о мужестве, чтобы освободиться от страха; именно, мы должны перебирать и часто воображать обыкновенные опасности и думать, каким образом можно лучше избежать или преодолеть их присутствием духа и мужеством. Но нужно заметить, что, приводя в порядок наши помыслы и образы, мы всегда должны иметь в виду то (по короля. пол. 63 части 4 и по пол. 59 части 3), что есть доброго в каждой вещи, чтобы таким образом всегда по аффекту радости определяться к деятельности. Например, если кто-нибудь замечает, что он слишком гоняется за славой, то он должен размышлять о правильном употреблении ее, о том, с какой целью следует гоняться за ней и какими средствами она может быть достигнута, но не о злоупотреблении ею, суетности, непостоянстве людей или о чем-нибудь другом в этом роде, о чем не размышляет никто иначе как по душевной тревоге. В самом деле, такими размышлениями честолюбцы больше всего мучают себя, когда они отчаиваются в достижении славы, к которой стремятся, и, изрыгая гнев, хотят казаться мудрыми. Поэтому верно, что наиболее жадны к славе те, которые наиболее кричат о ее злоупотреблении и о суетности мира. И это есть свойство не одних честолюбцев, но оно обще для всех тех, кому не благоприятствует фортуна и кто бессилен духом. Ибо бедный, сам будучи корыстолюбив, не перестает говорить о злоупотреблении деньгами и о пороках богатых; что показывает только то, что он сам себя мучает и показывает другим, что он с озлоблением относится не только к своей бедности, но и к богатству других. Точно так же те, кого дурно принимают их любовницы, ни о чем другом не думают, как только о непостоянстве женщин, об их обманах и о других постоянно повторяемых всеми их пороках; но все это немедленно предается забвению, как только любовница снова ласково примет такого человека. Поэтому кто желает умерить свои аффекты и позывы по одной любви к свободе, тот, насколько возможно, будет стараться знать добродетели и их причины и наполнять душу радостью, которая происходит от истинного познания их, а не заниматься пороками людей, не поносить людей и не радоваться ложному виду свободы. Кто все это тщательно будет наблюдать (это ведь нетрудно) и будет исполнять, тот в короткое время будет в состоянии направлять свои действия большей частью согласно с предписаниями разума.