Оноре де'Бальзак - Сочинения

– Если ты не послушаешь меня, все будет потеряно из-за твоей ошибки, – строго говорила Камиль. – Теперь оставь меня, иди, готовься к радостям завтрашнего дня.

Она сделала знак, и Калист повиновался ей. Иногда и немые страдания говорят с деспотическим красноречием.

Отправляясь с лодочниками в Круазиг, проходя песками и болотами, Калисту делалось страшно: что-то фатальное звучало в последней фразе Камиль.

Через четыре часа он возвратился усталый, думая отобедать в Туше. Его встретила у дверей горничная Камиль и сказала, что этот вечер его принять не могут. Удивленный Калист хотел порасспросить горничную, но она заперла дверь и убежала.

Пробило шесть часов на колокольне Геранды. Калист возвратился домой, велел подать обед и в самом мрачном настроении сел играть в мушку. Эти переходы от счастья к несчастью, от безнадежности к уверенности быть любимым убивали молодую душу, которая уносилась к небесам так высоко, что падение должно было быть более чем ужасно.

– Что с тобой, мой Калист? – шепнула ему на ухо мать.

– Ничего, – ответил юноша, смотря на нее потухнувшим взглядом.

Не надежда, а безнадежность служит мерилом нашего честолюбия. Каждый отдается чудным грезам надежды в тайне, страдания же не прикрываются флером.

– Какой вы нелюбезный, – говорила Шарлотта, когда истощился весь запас ее мелкого, провинциального кокетства, переходящего в придирчивость.

– Я устал, – проговорил Калист, вставая и прощаясь со всеми.

– Калист очень изменился, – сказала мадемуазель Пен-Холь.

– Еще бы, у нас нет красивых платьев, отделанных кружевами, мы не подымаем так рукава, мы не позируем, не умеем смотреть в сторону, поворачивать голову, – говорила Шарлотта, передразнивая и утрируя позы и взгляды маркизы. – У нас нет голоса, исходящего как бы из головы, ни этого маленького, интересного кашля – кхе! кхе! напоминающего вздох Тени. Несчастье наше заключается в нашем крепком здоровье. Мы любим друзей наших просто и без кокетства; смотря на них, мы не хотим ужалить их и не бросаем на них лицемерных взглядов. Мы не умеем опускать голову наподобие плавучей ивы и казаться любезными, поднимая ее таким образом.

Мадемуазель Пен-Холь не могла удержаться от смеха, смотря на гримасы племянницы, но ни шевалье, ни барон не поняли этой сатиры провинции на Париж.

– А все же маркиза очень красивая женщина, – сказала старая дева.

– Завтра она поедет в Круазиг. Пойдем туда, друг мой, – обратилась баронесса к мужу, – мне так хочется видеть ее.

В то время как Калист ломал себе голову, думая, отчего его не приняли, в Туше между двумя подругами разыгралась сцена, отразившаяся на событиях следующего дня. Письмо Калиста вызвало в мадам Рошефильд особенное, ей совсем незнакомое, волнение. На долю очень немногих женщин выпадает такая молодая, чистая и искренняя любовь. До сих пор Беатриса больше любила сама, чем была любима. После рабства она испытывала невыразимое удовольствие изобразить в свою очередь тирана. Когда она перечитывала письмо Калиста, радость ее была отравлена одною мыслью: если Калист и Камиль не любили друг друга, зачем проводили они целые дни вместе после отъезда Клод Виньона. Быстро припомнились ей и все разговоры Камиль. И, как бы вызванный силой нечистого духа, раздражая ее, предстал перед ней, как в зеркале, весь образ этой героини девушки со всеми ее жестами и манерами. Беатриса чувствовала, что не только не сравнялась с Камиль, но уничтожена, раздавлена ею; не она вела игру, как хотелось ей, а ею играли. В руках Камиль она была просто игрушкой, которую та хотела дать ребенку, любимому особенною любовью.

Открытие это для такой женщины, как Беатриса, было целым взрывом. До тонкости припомнилась ей вся неделя. Ясно понимала она обе роли и чувствовала себя положительно уничтоженной. В порыве ревности, она заподозрила в Камиль намерение отомстить Конти.

Возможно, что все прошлое этих двух лет отразилось в двух последних неделях. Подстрекаемая сомнениями, недоверием и злобой, Беатриса была вне себя. Взволнованная она ходила по комнате, присаживаясь на минутку, чтобы прийти к какому-нибудь решению, и не останавливалась ни на чем. К обеду она вышла в дезабилье. При одном взгляде на соперницу, Камиль угадала все. Холодный молчаливый вид, нежелание одеться, все показывало Камиль, до какой степени была раздражена Беатриса. Мадемуазель де Туш вышла и отдала распоряжение, так удивившее Калиста. Она боялась, что он явится во время ссоры и, безумно влюбленный и наивный, натворит неловкостей, и тогда Беатриса исчезнет для него навсегда. Ей хотелось остаться одной с Беатрисой. Она знала черствую душу подруги, знала, сколько мелочности скрывалось за ее кажущейся гордостью, которую она так удачно называла упрямством.

Обед прошел скучно. Тактичные обе, они не хотели объясняться при служащих или давать им возможность слушать их разговор у дверей. Камиль была добра и мягка; она сознавала свое превосходство; маркиза, на оборот, резка и придирчива, так как была уверена, что ею играют, как ребенком.

Эта борьба взглядов, жестов, недосказанных слов, непонятных для прислуги, предвещала сильную грозу. После обеда, поднимаясь наверх, Камиль предложила шутливо руку маркизе, но Беатриса сделала вид, что не заметила этой любезности, и убежала одна. Когда слуга подал кофе, мадемуазель де Туш сказала ему: «Оставьте нас», и это был знак к сражению.

– Вы ведете романы гораздо опаснее тех, которые пишете, моя милочка, – проговорила маркиза.

– И они обладают большим преимуществом, – ответила Камиль, закуривая папироску.

– Каким же, именно?

– Они не изданы, мой ангел.

– Будет ли, по крайней мере, напечатан тот, в котором вы изобразите меня? – говорила Беатриса.

– Я не обладаю призванием Эдипа, и хотя признаю в вас ум и красоту сфинкса, но прошу не задавать мне загадок, милая Беатриса.

– Мы не гнушаемся ничем для того, чтобы дать счастье мужчинам; чтобы их позабавить, рассеять, мы готовы на все…

– И получаем взамен только упреки за наши усилия и старания; все это приписывают испорченности, – перебила ее Камиль, бросая папироску.

– Они забывают всегда, что любовь, увлекающая нас, оправдывает нашу несдержанность, так как чего только не творим мы, если любим. И тогда мужчины вполне показывают себя, они всегда неблагодарны и несправедливы, – продолжала Беатриса. – Все женщины хорошо знают, насколько они лучше, благороднее и даже добродетельнее мужчин. Но теперь я только узнала, как справедливо мнение о вас, на которое вы когда-то жаловались. В вас, милочка, есть, действительно, что-то мужское; вы ведете себя, как они, ни перед чем не останавливаетесь, у вас их ум и их взгляды на нас. Я слишком откровенна и не скрываю моего неудовольствия на вас; никто еще не наносил мне такой раны, от которой я страдаю теперь. Если вы не можете любить, как женщина, вы все же женщина по мстительности. Надо быть гениальной, чтобы выбрать так удачно самую больную струнку. Я говорю о Калисте и о всех ваших хитростях, придуманных вами для меня. До чего вы дошли, Камиль Мопен, и что у вас за намерения!