Оноре де'Бальзак - Сочинения

– Все больше и больше я вижу сфинкса, – вставила, смеясь, Камиль.

– Вы вообразили, что я наброшусь на Калиста? – продолжала Беатриса, – слишком я молода для этого. Мне еще понятна любовь с ее ужасною ревностью, с ее неодолимыми прихотями. Я не автор. Я не умею искать в чувствах смысл и идею, – горячилась Беатриса.

– Успокойтесь, мой друг, на глупую любовь вы не способны, для этого вы слишком умны, – говорила Камиль, – и слишком холодны для того, чтобы ваша голова не принимала участия в делах вашего сердца.

Маркиза вспыхнула от этой насмешки. Она бросила на Камиль взгляд, полный ненависти и злобы, и самые острые стрелы из ее колчана полетели в ответ.

Куря папироску, холодно слушала Камиль эту раздраженную тираду, полную ужасных несправедливостей. Выведенная из себя спокойствием соперницы, Беатриса дошла до того, что уколола ее годами.

– Вы кончили? – спросила Камиль, выпуская облачко дыма. – Вы любите Калиста?

– Конечно, нет.

– Тем лучше. Я люблю его и даже слишком, мой покой нарушен. Может быть, он и увлекается вами, – говорила Камиль, – Вы ведь самая обворожительная блондинка в мире, я же черна, как крот. Вы стройны и гибки, у меня же слишком много величия в фигуре, а главное, вы молоды, и тут вы не хотели пощадить меня. Перечисляю ваши превосходства надо мной, как женщиной, вы сильно напоминаете журнал, который злоупотребляет шутками. Я сделала все, чтобы помешать тому, что происходит, – продолжала Камиль, поднимая глаза к небу, – и если во мне и мало женственности, то все же я достаточно еще женщина для того, чтобы соперница могла победить меня только при моем же содействии. (Последнее замечание, сказанное очень просто, особенно задело маркизу). Вы должны считать меня очень недалекой, если думаете, что я такая, какой вам рисует меня Калист. Я не так возвышенна и не так низка, я просто женщина, я слишком женщина. Бросьте же этот тон и лучше дайте мне вашу руку, – сказала Камиль, овладевая рукой Беатрисы. – Суть ведь в том, что вы не любите Калиста, не горячитесь же, будьте с ним завтра холодны и строги. В конце концов, он покорится; я же сначала устрою с ним ссору, а потом примирение. Еще не все потрачено из нашего арсенала. Калист, впрочем, бретонец; если он станет продолжать свое настойчивое ухаживание, скажите мне откровенно и уезжайте тогда во мне на дачу близ Парижа. Вы будете пользоваться там всеми удобствами, а Конти может приехать туда. Пускай Калист бранит меня! Боже мой, самая чистая любовь и та лжет не менее шести раз в день. Лишний обман только доказывает силу любви.

Лицо Камиль, полное холодного самообладания, пугало и волновало маркизу. Она не находила ответа. Камиль нанесла ей последний удар.

– Я слишком доверчива и не так язвительна, как вы, – продолжала Камиль, – я не подозреваю в вас намерения скрыть под видом обвинения целую атаку, которая испортила бы мою жизнь. Я не переживу потери Калиста, а рано или поздно я должна его потерять. Калист любит меня, в этом я больше чем уверена.

– Вот его ответ на мое письмо, где я говорила только о вас, – сказала Беатриса, протягивая письмо Калиста.

– Камиль взяла его и стала читать. Глаза ее наполнились слезами. Она плакала, как плачут женщины в самой глубокой печали.

– Боже мой, – сказала она, – он любит ее. Мне суждено, значить, умереть непонятой, нелюбимой. Несколько минуть она молчала, опустив голову на плечо Беатрисы. Горе ее было искренно. Она была убита так же, как баронесса дю Геник при этом же письме.

– Любишь ли ты его? – спросила она, выпрямляясь и смотря на Беатрису. – Есть ли в тебе то беспредельное обожание, которое торжествует над всяким горем, переживает пренебрежение, измену и даже сознание, что тебя не любят? Любишь ли ты его ради него самого, и доставляет ли тебе радость твоя любовь к нему?

– Милый друг, – сказала растроганная маркиза, – успокойся; я уеду завтра.

– Нет, не уезжай, он любит тебя; а моя любовь к нему так сильна, что я буду удручена его горем, его несчастьем. Ах, сколько предположений было у меня, и вот всему конец. Он любит тебя.

– И я люблю его, – проговорила тогда, краснее, маркиза с обворожительною невинностью.

– Любишь и сопротивляешься! – воскликнула Камиль. – Нет, это не любовь.

– Он пробудил во мне что-то новое, я стыжусь самой себя, – говорила Беатриса. – Теперь мне хочется быть добродетельной, хочется дать ему что-нибудь больше обломков моего сердца и этих позорных цепей. Я не хочу неполного счастья ни для него, ни для себя.

– Ты лед. Любить и рассуждать! – почти с ужасом воскликнула Камиль.

– Я не хочу губить его жизни, висеть камнем на его шее, вызвать в нем вечные сожаления. Если я не могу сделаться его женой, я не буду его любовницей. Вы посмеетесь, конечно, надо мной, но любовь его облагораживает меня.

Камиль посмотрела на Беатрису взглядом, полным ненависти, каким только может смотреть ревнивая женщина на свою соперницу.

– Здесь, в этом местечке, по крайней мере, я думала, что буду одна. Расстанемся, теперь мы больше не друзья, Беатриса. Ужасная борьба начнется между нами; прибавлю одно: или ты сдашься, или исчезнешь навсегда. С лицом разъяренной львицы Фелиситэ бросилась в свою комнату. Через некоторое время Камиль спросила, приподнимая портьеру:

– Завтра вы пойдете в Круазиг?..

– Непременно, – гордо ответила маркиза. – Я не убегу и не сдамся.

– Я играю с открытыми картами; я напишу Конти, – говорила Камиль.

Беатриса побледнела, как ее белый газовый шарф.

– Каждая из нас ставит на карту свою жизнь, – проговорила она, – не зная, какое решение принять.

Буря, поднятая этой сценой в душе двух женщин, утихла за ночь; обе решили отдаться течению времени, к чему прибегает большая часть женщин. Система восхитительная между женщиной и мужчиной, и очень плохая между двумя женщинами. Фелиситэ де Туш слушала только свой внутренний голос, полный отваги, Беатриса же помнила строгий суд света, пугалась презрения общества. Итак, последняя уловка Фелиситэ, вызванная самою ужасною ревностью, увенчалась полным успехом. Ошибка Калиста на этот раз была исправлена, но еще одна неосторожность, и все ее надежды могли рушиться.

Наступал конец августа. Небо было прозрачной синевы. Бесконечный океан, сливаясь с горизонтом, серебрился наподобие южных морей. У берегов играли чуть заметные волны. Золотистые пылинки сверкали в солнечных, перпендикулярных лучах; воздух становился тропическим. В ямах для стока воды соль покрывалась маленькими, беленькими пузырьками. Храбрые соловары, одетые преимущественно в белое – для противодействия солнцу – с утра стояли на местах, вооруженные длинными лопатками. Одни, прислонившись к земляным валам, отделяющим одно владение от другого, созерцали эту химическую работу природы, знакомую им с детства; другие весело играли с детьми и женами. Надсмотрщики покойно курили длинные трубки. Чем-то восточным веяло от всей этой картины, и парижанин, неожиданно перенесенный сюда, не мог бы представить себя во Франции. Барон и баронесса пришли, под предлогом посмотреть сбор соли. Они стояли на плотине, восхищаясь молчаливой картиной. Слышался только ровный прибой морских волн, виднелись лодки, а зеленые полосы обработанной земли были полны особенной прелестью, так как их редко можно было видеть на всегда пустынных берегах океана.