О. Генри - Выкуп за рыжего вождя

– Дорогая, милая! – проговорила Сью, прислоняя усталое лицо к подушке. – Подумай обо мне, если тебе на себя наплевать. Как я смогу без тебя?

Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия овладела ею так крепко, что, казалось, окончательно разрывала все узы, связывавшие ее дружбой с земной жизнью.

День подошел к концу, и даже в сумерках был виден упрямый одинокий лист плюща, стойко держащийся на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно колотил в окна, скатываясь с низкой голландской кровли.

Едва рассвело, Джонси беспощадно скомандовала поднять штору.

Лист плюща по-прежнему был на месте.

Джонси долго лежала, неподвижно глядя на него. А потом она подозвала Сью, которая разогревала куриный бульон для подруги на газовой плите.

– Я дурно себя вела, Сьюди, – проговорила Джонси. – Что-то заставило этот листик удержаться, и он показал мне собственную слабость. Грешно желать себе смерти. Принеси мне немного бульона и чуть молока… нет, прежде всего принеси-ка мне зеркало, да взбей подушки, чтобы я села, буду смотреть, как ты готовишь.

Час спустя она сказала:

– Сьюди, однажды я таки собираюсь нарисовать Неаполитанский залив.

Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую.

– Шансы равны, – сказал доктор, пожимая тоненькую руку Сью. – При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь мне нужно к другому больному. Берман его фамилия – тоже какой-то художник, кажется. Тоже пневмония. Он стар и слаб, а случай тяжелый. Он безнадежен, но собирается в больницу, чтобы там ему было поудобнее.

На следующий день доктор сказал Сью:

– Она вне опасности. Вы победили. Хорошее питание и уход – вот и все, что сейчас ей требуется.

В тот же день Сью подошла к кровати, на которой лежала Джонси с вязанием яркосинего и совершенно бесполезного шарфика, и обняла ее вместе с подушкой.

– Я должна кое-что тебе рассказать, белая мышка моя, – начала она. – Мистер Берман умер сегодня в больнице от пневмонии. Он болел всего два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Его башмаки и одежда были насквозь мокрые и промерзли. Никто не мог понять, куда его носило в такую жуткую ночь. А потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на этот последний листик плюща. Никогда не думала, почему он не падает и не колышется от ветра? Да, дорогая, это и есть шедевр Бермана – он нарисовал его в ту самую ночь, когда упал последний лист.

Так называемый «Меблированный дом Валламброза» на самом деле не настоящий меблированный дом. Он состоит из двух старых буро-каменных особняков, соединенных вместе. Нижний этаж с одной стороны оживляют шляпки и шарфы в витрине модистки, с другой – омрачают устрашающая выставка и вероломные обещания дантиста «Лечение без боли». В «Валламброзе» можно снять комнату за два доллара в неделю, а можно за двадцать. Население ее составляют стенографистки, музыканты, биржевые маклеры, продавщицы, репортеры, начинающие художники, процветающие жулики и прочие лица, свешивающиеся через перила лестницы всякий раз, едва у парадной двери раздастся звонок.

Мы поведем речь только о двух обитателях «Валламброзы» при всем глубоком уважении к остальным.

Однажды в шесть часов вечера Хетти Пеппер возвращалась домой в свою комнатку за три с половиной доллара на третьем этаже, и ее нос и подбородок были заострены больше обычного. Утонченные черты лица – верный признак того, что вы уволены из универмага, в котором проработали четыре года, и теперь у вас только пятнадцать центов в кармане.

И пока Хетти поднимается по лестнице, расскажем ее небогатую биографию.

Однажды утром четыре года назад она, как и еще семьдесят пять других девушек, пришла в Огромный Магазин, мечтая получить работу за прилавком в отделе продажи женских блузок. Фаланга претенденток являла собой ошеломляющую выставку красавиц, с общим количеством белокурых волос, которых хватило бы не на одну леди Годиву, а на целую сотню.

Деловитый хладнокровный серый плешивый молодой человек, который должен был отобрать шесть девушек из этой толпы претенденток, почувствовал, что захлебывается в море дешевых духов под пышными белыми облаками с ручной вышивкой. И тут на горизонте показался спасительный парус. Хетти Пеппер, невзрачная, с презрительным взглядом маленьких зеленых глаз, с шоколадными волосами, в скромном полотняном костюме и вполне разумной шляпке предстала перед ним, не скрывая от мира ни одного года из своих двадцати девяти.

– Вы приняты! – выпалил плешивый молодой человек, и был спасен. Так Хетти получила работу в Огромном Магазине.

История ее повышения до зарплаты в восемь долларов в неделю была бы синтезом биографий Геркулеса, Жанны д’Арк, Уны, Иова и Красной Шапочки. Не буду говорить, сколько она получала вначале. Ныне из-за этого вопроса разгораются большие страсти, а я совсем не хочу, чтобы какой-нибудь миллионер, владелец подобного магазина, взобрался по пожарной лестнице к окну моего чердачного будуара и начал швырять в меня камни.

История увольнения Хетти из Огромного Магазина так повторяет историю ее приема туда, что я даже боюсь показаться однообразным.

В каждом отделе магазина обязательно есть заведующий – вездесущий, всезнающий и всеядный человек в красном галстуке и с записной книжкой. Судьбы всех девушек этого отдела, живущих на (см. данные Бюро торговой статистики) долларов в неделю, целиком и полностью находятся в его руках.

В отделе, в котором работала Хетти, заведующим был деловитый хладнокровный серый плешивый молодой человек. Когда он обходил свои владения, ему казалось, что он плывет по морю дешевых духов, среди пышных белых облаков с машинной вышивкой. Обилие сладкого приводит к пресыщению. Невзрачное лицо Хетти Пеппер, ее изумрудные глаза и шоколадные волосы казались ему вожделенным оазисом в пустыне приторной красоты. В укромном углу за прилавком он нежно ущипнул ее руку на три дюйма выше локтя. После чего отлетел на три фута, откинутый ее мускулистой и далеко не лилейной ручкой. Итак, вот теперь вы и знаете, почему тридцать минут спустя Хетти пришлось покинуть Огромный Магазин с тремя медяками в кармане.

Сегодня утром фунт говяжьей грудинки стоил шесть центов. Но когда Хетти была освобождена от своих обязанностей в магазине, он стоил семь с половиной центов. Этот факт и дает жизнь всей нашей истории. Ибо на лишние четыре цента можно было бы…