Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Ну, Гарлей, значит ты еще любишь свое отечество?

– В минуты его опасности – да! отвечал Гарлей.

После этого он спросил о друге своем Одлее, и, когда любопытство его с этой стороны было вполне удовлетворено, он полюбопытствовал узнать новости в литературе. Гарлей слышал очень много хорошего о книге, которая недавно была издана, – книге, сочинение которой мистер Дэль с такою уверенностью приписывал профессору Моссу; но никто из слушателей Гарлея не читал её.

– А из чего состоят городские сплетни?

– Мы не имеем привычки слушать их, сказала лэди Лэнсмер.

– В клубе Будль много говорят о новом плуге, сказал лорд Лэнсмер.

– Дай Бог ему хорошего успеха. Не знаете ли вы, не говорят ли много в клубе Вайт о новоприезжем человеке?

– Я не принадлежу к этому клубу.

– Однако, может статься, вам случалось слышать о нем: это – иностранец, – некто граф ди-Пешьера.

– Вот кто! сказал лорд Лэнсмер: – да, действительно мне показывали на него в Парке; для иностранца он прекрасный мужчина – волосы носит прилично остриженные, и вообще в нем много есть джентльменского и английского.

– Ну да, да! Так он здесь? прекрасно!

При этом открытии Гарлей, не скрывая своего удовольствия, сильно потерь ладонь о ладонь.

– Каким трактом ты ехал? проезжал мимо Симплона?

– Нет: я прибыл сюда прямехонько из Вены.

рассказывая необыкновенно живо и увлекательно свои дорожные приключения, Гарлей продолжал восхищать своего родителя до тех пор, пока не наступило время удалиться на покой. Едва только Гарлей вошел в свою комнату, как к нему присоединилась его мать.

– Ну что, мама, сказал он: – мне, кажется, не нужно спрашивать, полюбили ли вы мисс Дигби? Кто бы мог не полюбить ее?

– Гарлей, добрый сын мой, отвечала мать, заливаясь слезами: – будь счастлив по своему; будь только счастлив, вот все, чего я желаю и прошу.

Гарлей, тропутый этим нежным, выходящим из глубины любящей материнской души замечанием, отвечал с признательностью и старался утешить внезапную горесть своей матери. Потом, переходя в разговоре от одного предмета к другому и стараясь снова заговорить о Гэлен, он отрывисто спросил:

– Скажите мне ваше мнение, мама, о возможности нашего счастья. Не забудьте, что счастье Гэлен есть уже и мое счастье. Говорите, мама, откровенно.

– её счастье не подлежит ни малейшему сомнению, отвечала мать, с достоинством. – О твоем зачем ты спрашиваешь меня? Разве ты не сам решился на это?

– Но все же, при всяком деле, как бы оно ни было хорошо обдумано, приятно слышать одобрение ближнего: это в известной степени радует и ободряет. Согласитесь, что Гэлен имеет самый нежный характер.

– Не спорю. Но её ум….

– Как нельзя лучше образован.

– Она так мало говорит….

– Это правда. И я удивляюсь – почему?

Графиня улыбнулась, несмотря на желание сохранить серьёзный вид.

– Скажи мне подробнее, как совершалось это дело. Ты взял ее еще ребенком и решился воспитать ее по образцу своего идеала. Легко ли это было?

– Легко; так по крайней мере мне казалось. Я желал внушить ей любовь истины и верности: но она уже от природы верна как день. Расположение к природе и вообще ко всему натуральному она имела врожденное. Труднее всего было сообщать ей понятие об искусствах, как вспомогательных средствах к постижению натуры. Но полагаю, что и это придет своим чередом. Вы слышали, как она играет и поет?

– Нет.

– Она удивит вас. В живописи она не сделала больших успехов; но, несмотря на то, я смело могу сказать, что она вполне образована. Характер, душа, ум – вот её достоинства, которые я ставлю выше всего.

Гарлей замолчал и подавил тяжелый вздох.

– Во всяком случае, я надеюсь быть счастливым, сказал он и начал заводить часы.

– Без всякого сомнения, она должна любить тебя, сказала графиня, после продолжительного молчания. – Неужли она обманет твои ожидания?

– Любить меня? Неоцененная мама – вот этой вопрос, который я должен предложить.

– Вопрос! Любовь можно обнаружить с первого взгляда; она не требует вопросов.

– Уверяю вас, что я никогда не старался обнаруживать ее. Это вот почему; прежде, чем миновала пора её детства, я, как вы можете полагать, удалил ее из моего дома. Она жила в кругу одного итальянского семейства, вблизи моего обыкновенного местопребывания. Я навещал ее часто, руководил её занятиями, следил за успехами

– И наконец влюбился в нее?

– Влюбился! это, по моим понятиям, слишком жосткое выражение: оно сообщает идею о падении, о внезапном стремлении по дороге жизни. Нет, я не помню, чтобы мне случилось падать или стремиться. С первого шага к достижению цели для меня была гладкая наклонная стезя, по которой я шел до тех пор, пока мог сказать себе: «Гарлей л'Эстрендж, твое время наступило. Из маленького бутона образовался пышный цветок. Возьми его к себе на грудь.» И я кротко отвечал самому себе: «пусть будет так.» После этого я узнал, что лэди N отправляется с дочерьми в Англию. Я просил ее взять с собой мою питомицу и доставить ее к вам. Я написал к вам и просил вашего согласия, получив которое, надеялся, что вы получите за меня согласие родителя. Теперь я здесь. Вы одобряете мой выбор. Завтра я переговорю с Гэлен. Быть может, еще она отвергнет мое предложение.

– Странно, странно! ты говорить так легко, так хладнокровно, между тем, как ты способен любить пламенно.

– Матушка, сказал Гарлей, с горячностью: – будьте довольны! Я способен и теперь любить! Но прежняя любовь – увы! – уже более не посетит моей души. Я ищу теперь тихого общества, нежной дружбы, светлой, облегчающей душу улыбки женщины, потом детских голосов – этой музыки, которая, отзываясь в сердце родителей, пробуждает в них самое прочное, самое чистое чувство взаимной любви: вот в этом заключаются все мои надежды. Скажите, дорогая мама, неужли в этой надежде нет ничего возвышенного?

Графиня еще раз заплакала и со слезами вышла из комнаты.

О, Гэлен, прекрасная Гэлен! тип спокойного, светлого, не бросающегося в глаза, глубоко чувствуемого совершенства женщины! Ты уже женщина, – не идеал, вызываемый из пространства поэтом, но скорее спутник поэта на земле! женщина, которая, при своем ясном, лучезарном видении предметов действительных и с тонкими фибрами своего нежного чувства, заменяет недостатки того, чьи ноги спотыкаются на земле, потому что взоры его устремлены в надзвездный мир! женщина предусмотрительная, составляющая отраду жизни, – ангел, осеняющий своими крылами сердце, охраняя в нем божественную весну, на которую еще не пахнуло оледеняющим дуновением зимы порочного мира! Гэлен, нежная Гэлен! неужли и в самом деле этот причудливый и блестящий лорд должен найти в тебе возрождение своей жизни, обновление своей души? Твои кроткия, благоразумные домашния добродетели какую пользу могут принести человеку, которого сама фортуна защищает от тяжелых испытаний, которого скорби не могут быть доступны для твоих понятий! чтоб следить за стремлением души которого, – стремлением неправильным, взволнованным, – за душой, то возвышающейся, то падающей, потребны зрение утонченнее твоего, Гэлен, и сила, которая могла бы поддержать рассудок, во время его колебания, на крыльях энтузиазма и пламенной страсти?