Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Для этой страсти у нас есть множество названий, как-то: зависть, ревность, злоба, предубеждение, соперничество; но все они синонимы слова ненависть.

Ни один человек в свете не был, по видимому, так чужд влиянию ненависти, как Одлей Эджертон. Даже во время жаркой политической борьбы он не имел ни одного личного врага; а в частной жизни он держал себя так высоко и отдаленно от других, что был даже мало известен, исключая разве по благодеяниям, которые истекали по всем направлениям из его опустошенного богатства. Чтобы ненависть могла достичь неприступного сановника на вершине его почестей? да вы бы засмеялись при одной мысли об этом! Но ненависть, как в былые времена, так и теперь, представляет действующую силу в «Разнообразии Жизни», и, несмотря на железные запоры в дверях, на полицейских стражей на улице, никто не может похвастаться спокойным сном в то время, когда бодрствует над ним его невидимый враг.

–

Слава улицы Бонд давно уже помрачилась. Имя любителя улицы Бонд давно уже замерло на наших устах. Толпа экипажей и ослепительный блеск магазинов уже не имеют той прелести: слава улицы Бонд состояла в её мостовой, в её пешеходах. Сохранились ли в вашей памяти, благосклонный читатель, любитель улицы Бонд и его несравненное поколение? Что касается до меня, то я еще свежо помню упадок этой величавой эры. Начало падения состоялось в тот счастливый период моего детского возраста, когда я начал помышлять о высоких галстухах и веллингтоновских сапогах. Впрочем, старинный habitués – эти magni nominis umbrae – и теперь еще посещают эту улицу. С четырех до шести часов в знойный июль они величественно прогуливаются по тротуару, по уже с пасмурными лицами, предвозвещающими пресечение их расы. Любителя улицы Бонд редко можно было видеть одного: он любил общество и всегда гулял под руку с подобным ему собратом. По видимому, он рожден был вовсе не для того, чтоб принимать участие в заботах нынешних тяжелых времен. Разговор его был весьма немногоречивый. Истинный диллетант улицы Бонд имел рассеянный взгляд. Его юность проведена была в кругу героев, питавших особенную любовь и уважение к бутылкам. Он сам, быть может, неоднократно ужинал с Шериданом. Он от природы мот: вы сами можете видеть это из его походки. Люди, которые не тратят попустому денег, редко зевают по сторонам, тот, кто старается скопить деньжонку, редко вздергивает нос, – между тем как эти два качества служат отличительным признаком и неотъемлемою принадлежностью любителя улицы Бонд. До какой степени фамильярен он был с теми, кто принадлежал к его расе, и до какой степени забавно-надменен с тем вульгарным остатком смертных, которых лица редко или в первый раз показывались на улице Бонд! Но уже более не существует этого замечательного существа. Мир хотя и горюет о своей потере, но старается обойтись, и без него. Наши нынешние молодые люди имеют привязанность к образцовым коттэджам и наклонность писать различного рода трактаты. Конечно, я подразумеваю здесь молодых людей спокойных и безвредных, какими бывали встарину любители улицы Бонд – redeant saturnin regna. Несмотря на то, для ненаблюдательного взора улица Бонд имеет свой блеск и шум, но блеск и шум улицы, а не гульбища. По этой улице, за несколько минут перед тем, когда толпы народа становятся на ней густейшими, проходили два джентльмена, которых наружность вовсе не соответствовала местности. Оба они имели вид людей с претензиями на аристократическое происхождение, старосветный вид респектабельности и провинциальной оседлости. Более тучный из них был даже щеголь в своем роде. Он научился украшать свою наружность в то время, когда улица Бонд достигала верхней ступени своей славы, и когда записной франт Бруммель гремел по всей Британии. В одежде он все еще старался сохранить моду своей юности; но только то, что в ту пору говорило о столице, теперь обличало жизнь в провинции. Его галстух, полный, высокий и снежной белизны, весьма ловко окаймлял лицо, гладко-выбритое, чистое и румяное; его фрак синего королевского цвета, с пуговками, в которых вы могли видеть отражение вашего лица – veluli in speculum – был застегнут на самой талии, показывавшей дородность мужчины средних лет, – мужчины, чуждого честолюбия, алчности и житейских треволнений, которые незаметно превращают жителей Лондона в живых скелетов; его панталоны, сероватого цвета, широкие сверху, туго перехватывались на коленях и оттуда оканчивались штиблетами, что все вместе отличалось дэндизмом, который вполне удовлетворял идеалу провинциального щеголя. В профессии спутника этого джентльмена невозможно было ошибиться: шляпа с широкими полями, покрой платья духовных лиц, шейный платок и вместо выпущенных воротничков – пасторка, что-то весьма благородное и весьма кроткое во всей наружности этой особы, – все говорило, что это был вполне джентльмен и священник.

– О, нет, сказал солидный мужчина: – я не говорю, что мне не нравится взгляд Франка. Я уверен, у него есть что-то на душе. Ну да, впрочем, надобно надеяться, что сегодня вечером все будет обнаружено.

– Разве он сегодня обедает у вас? Пожалуйста, сквайр, будьте поласковее с ним. Ведь и то сказать, нельзя же поставить старую голову на молодые плечи.

– Я слова не говорю, что его голова молодая, возразил сквайр: – но желательно бы, чтоб в этой голове хоть немножко было здравого рассудка Рандаля Лесли. Я вижу, чем это все кончится: мне следует непременно взять его в деревню, и если он будет скучать без занятий, то пусть его заведет себе гончих, и, в добавок, я отведу для него ферму Бруксби.

– Что касается гончих, возразил мистер Дэль:– то при них необходимы будут лошади; а мне кажется, ни откуда еще не проистекало столько зла для молодых людей с пылким характером, как из этих конюшен. Для примера возьмемте Нимрода: какую пользу они принесли ему! Дело другое – земледелие: это и благотворное и благородное занятие было в большом почете у священных наций и постоянно поощрялось знаменитейшими людьми в классические времена. Например, афиняне….

– Отстаньте вы с вашими афинянами! прервал сквайр, забывая правила благопристойности. – Вам не к чему бросаться так далеко за примером! Довольно было сказать про какого нибудь Гэвсльдена, что его отец, его дед и его прадед занимались земледелием, и даже, смею сказать, в тысячу раз лучше этих затхлых старых афинян… Я не намерен, впрочем, оскорблять их. Но нужно вам сказать, Дэль, еще одно весьма важное замечание: человек, который хочет заняться земледелием и жить в деревне, должен иметь жену.

– Вот то-то и есть, сквайр, как не пожелать, чтобы догадки мистрисс Гэзельден были справедливы! Право, у вас была бы тогда такая чудная невестка, какой не отыскать в Трех Соединенных Королевствах. И мне кажется, поговори я с молоденькой барышней в стороне от её отца, то смело можно ручаться, что я устранил бы главнейшее препятствие к женитьбе, и именно: её религию.