Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Был вечер, когда мистер Дэль, возвратясь из путешествия, медленно шел по дороге в казино. Перед уходом из дому, он положил в карман рассуждение Леонарда Ферфильда, удостоенное награды. Он чувствовал, что нельзя было выпустить молодого человека в свет без приготовительной лекции, и намеревался наказать бедную Заслугу тем же самым лавровым венком, который она получила от Аполлона. Впрочем, в этом отношении он крайне нуждался в помощи Риккабокка, или, вернее сказать, он боялся, что если ему не удастся склонить на свою сторону Риккабокка, то философ разрушит все его планы и действия.

Из за ветвей померанцевых деревьев долетали нежные звуки до слуха мистера Дэля, в то время, как он медленно поднимался по отлогому косогору, подходившему к самому дому Риккабокка. С каждым шагом они становились для слуха явственнее, нежнее, пленительнее. Мистер Дэль остановился. Он начал вслушиваться, и до него ясно долетели слова Ave Maria. Виоланта пела свой вечерний гимн, и мистер Дэль не тронулся с места, пока голос Виоланты не умолк посреди безмолвия наступившего вечера. Достигнув террасы, мистер Дэль застал все семейство Риккабокка под тентом. Мистрисс Риккабокка что-то вязала. Синьор Риккабокка сидел со сложенными на груди руками; книга, которую он читал перед тем за несколько минут, упала на землю, и черные глаза его были спокойны и задумчивы. Окончив гимнь, Виоланта села на землю между отцом и мачихой; её головка склонилась на колени мачихи, а рука покоилась на колене отца; её взоры с нежностью устремлены были на лицо Риккабокка.

– Добрый вечер, сказал мистер Дэль.

Виоланта тихонько подкралась к мистеру Дэлю и, заставив его наклониться так, что ухо его почти касалось её губок, прошептала:

– Пожалуста, поговорите о чем нибудь с папа, развеселите его. Посмотрите, какой он печальный.

Сказав это, она удалилась от него и, по видимому, занялась поливкою цветов, расставленных вокруг беседки, на самом же деле внимательно смотрела на отца, и при этом в светлых глазках её искрились слезы.

– Что с вами, мой добрый друг? с участием спросил мистер Дэль, положив руку на плечо итальянца. – Мистрисс Риккабокка, вы не должны доводить его до уныния.

– Я обнаружил бы величайшую непризнательность к ней, еслиб решился подтвердить ваши слова, мистер Дэль, сказал бедный итальянец, стараясь выказать все свое уважение к прекрасному полу.

Другая жена, которая ставит себе в упрек, если муж её находится в неприятном расположении духа, отвернулась бы с пренебрежением от такой фразы, скорее вычурной, чем чистосердечной, и, пожалуй, еще вывела бы из этого ссору, но мистрисс Риккабокка взяла протянутую руку мужа со всею нежностью любящей жены и весьма наивно сказала:

– Это происходит оттого, мистер Дэль, что я сама очень скучна; мало того: я очень глупа. И не знаю, почему я не замечала за собой этого недостатка до замужства. – Я очень рада вашему приходу. Вы можете начать какой нибудь ученый разговор, и тогда муж мой забудет о своем….

– О чем же это о своем? спросил Риккабокка с любопытством.

– О своем отечестве. Неужели вы думаете, что я не умею иногда читать ваши мысли?

– Напротив, весьма часто. Только на этот раз вы, верно, не умели прочитать их. Язык прикасается к больному зубу, но самый лучший дантист не узнает этого зуба до тех пор, пока рот не будет открыт. Basta ! Нельзя ли вам предложить вина, мистер Дэль? оно у нас самое чистое.

– Благодарю вас. Я лучше выпил бы чаю.

Мистрисс Риккабокка, весьма довольная случаем находиться в своей стихии, немедленно встала и ушла в комнаты приготовить наш национальный напиток. Мистер Дэль занял её стул.

– Так вы опять начинаете унывать? сказал он. – Не стыдно ли вам! По-моему, если есть в мире что нибудь привлекательное, к чему мы должны постоянно стремиться, так это веселое расположение духа.

– Не спорю, возразил Риккабокка, с тяжелым вздохом. – А знаете ли вы слова какого-то грека, на которого, мне кажется, очень часто ссылается ваш любимец Сенека, что мудрый человек уносит с собой частицу родной земли на подошвах своих ног, но ему не унести с собой солнечных лучей своего отечества?

– Извините, синьор Риккабокка, а я вот что скажу вам на это, заметил мистер Дэль довольно сухо: – вы тем сильнее чувствовали бы счастье, чем менее уважали бы свою философию.

– Cospetto! воскликнул доктор, начиная горячиться. – Объясните пожалуста, почему это так?

– Разве вы не согласитесь с тем, что, гоняясь за мудростью, ваши желания всегда остаются неудовлетворенными в пределах небольшего круга, в котором заключается вся ваша жизнь? Конечно, этот круг не так обширен, как ваше отечество, о котором вы сокрушаетесь, но все же в нем весьма довольно места для ващего ума и пищи для ваших чувств.

– Вы как раз попали на больной зуб, сказал Риккабокка, с восхищением.

– Мне кажется весьма нетрудно изменить его, отвечал мистер Дэль. – Зуб мудрости выходит самым последним и причиняет нам мучительную боль. Еслиб вы держали на строгой диэте ваш ум, а более питали сердце, вы менее были бы философом, а более….

С языка мистера Дэля чуть не сорвалось слово «семьянином». Он, однако же, удержался от этого выражения, опасаясь еще более раздражить итальянца, и заменил его простым, но верным определением: «вы были бы более счастливым человеком!»

– Кажется, я делаю с моим сердцем все, что только можно, возразил доктор.

– О, не говорите этого! человек с вашим сердцем никогда бы не почувствовал недостатка в счастии. Друг мой, мы живем в век чересчур излишнего умственного образования. Мы слишком мало обращаем внимания на простую, благотворную внешнюю жизнь, в которой так много положительной радости. Углубившись в мир внутренний, мы становимся слепы к этому прекрасному внешнему миру. Изучая себя как человека, мы почти забываем обратить взоры свои к небу и согреть свою душу отрадной улыбкой Творца вселенной.

Риккабокка механически пожал плечами, что делал он каждый раз, когда кто нибудь другой начинал читать ему мораль. Впрочем, на этот раз в улыбке его незаметно было ни малейшей иронии, и он отвечал мистеру Дэлю весьма спокойно:

– В ваших словах заключается много истины. И согласен, что мы гораздо больше живем умом, нежели сердцем. Познание имеет свои темные и светлые стороны.

– Вот в этом-то смысле я и хотел поговорить с вами насчет Леонарда.

– Да, кстати: чем кончилось ваше путешествие?

– Я все расскажу вам, когда мы после чаю отправимся к нему. В настоящее время я занят более вами, нежели им.

– Мной! Не напрасный ли труд? Дерево, на которое вы хотите обратить внимание, давно сформировалось; вам нужно теперь заняться молодою веткой.