Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

Одна была очень пестрая и чрезвычайно кокетливая Сорока

Пока она щебетала, я слегка приподнялся и принялся есть с большим аппетитом

Да будет тебе также известно, что этот мерзкий зверь кровожаден от природы и питается плотью и кровью других животных. Однако ж, прошу тебя, не пугайся. То ли от природной трусости, то ли от беспримерной неблагодарности и жестокости пожирает он лишь тех несчастных животных, которые беззащитны и робки, которых легко поймать врасплох и которые, как правило, уже отдали ему свою шерсть или услужили каким-либо иным образом. Вдобавок покушается он, как правило, лишь на своих соотечественников; к животным, прибывшим из-за границы, он относится с благоговением и осыпает их заботами и почестями, что по крайней мере доказывает, как мало это жалкое существо заблуждается насчет собственной ничтожности. Человек разбивает парки для Газели, разукрашивает пещеры для Льва, он посадил для меня высокие деревья, с верхушек которых мне удобно объедать вкусную листву; он поселил меня на зеленой лужайке вроде тех, какие встречаются подле водоемов, он отыскал для меня гладкий и сухой песок вроде того, по какому я хожу в пустыне; он поддерживает в моем жилище неизменно ровную температуру; одним словом, собратья его были бы безмерно счастливы, относись он к ним с подобной предупредительностью, с подобным вниманием, о чем он, впрочем, и не помышляет. Когда он не испытывает нужды в себе подобных, то презирает их; нередко он их убивает, а порой даже съедает в обстановке величайшей торжественности. Впрочем, несравненно более часто, причем в те самые моменты, когда этого менее всего ждешь, он затевает резню бесцельную и безрадостную. Вызывает ее, как правило, либо звучный пустяк, именующийся словом, либо пустяк неизъяснимый, именующийся идеей. За неимением естественных средств нападения, ибо в них мудрое Провидение ему отказало, Человек изобрел для этих ужасных схваток орудия смерти, которые неотвратимо разрушают все, к чему прикасаются, и по большей части представляют собою подражания тем орудиям, какими Природа наделила животных для их защиты: так, по примеру Единорога Человек гордо носит на боку длинную тонкую шпагу, a по примеру Саранчи – кривую острую саблю. Больше того, он похитил у Всемогущего Господа тайну грома небесного и с отвратительным разнообразием множит его формы и мишени. Если источники этого грома невелики по размерам, он носит их на плече, придерживая передней лапой, если же они огромны и таят в своем железном чреве тысячи смертей, он катит их перед собою на четырех колесах. Стоит людям не сойтись во мнениях насчет слова или идеи – а это, Бог свидетель, случается постоянно! – как они пускают в ход свои чудовищные машины, и та из сражающихся сторон, которая убьет больше народу, считается правой вплоть до следующей стычки. Такой способ доказывать свою правоту, без сомнения внушающий тебе ужас, имеет даже особое название: он именуется славой.

Человек – не единственное говорящее животное, встречающееся в здешних краях. Я часто вижу здесь другую особь, имя которой – Ученый. Ученые делают все возможное, чтобы не походить на обыкновенных представителей человеческого рода, хотя на самом деле имеют с ними куда больше общего, чем хотят показать. Первая отличительная черта Ученого – зеленая шерсть, которую он любит разукрашивать шитьем и лентами [705]; впрочем, как я тебе уже сказала, все это только уловки, ибо под шерстью прячется животное, в точности похожее на самого заурядного Человека. Другая, более характерная черта Ученого – это его язык, равного которому нет в мире. Ученый нимало не заботится о той призрачной вещи, что именуется идеей и доставляет столько хлопот всем остальным представителям человеческой породы; его волнует лишь слово, худо ли, хорошо ли передающее эту идею, причем если слово это освящено традицией, он его употреблять ни за что не станет. Труд Ученого состоит в том, чтобы пользоваться словами, произносимыми столь редко, что с таким же успехом их можно было бы не произносить вовсе, а главная заслуга Ученого – в том, чтобы каждый день изобретать новые слова, которые никому не понятны, для обозначения самых обыкновенных фактов, которые известны всем. Поэтому Ученый безостановочно плодит эти варварские изобретения, внятные лишь ему одному. Непонятность их его нимало не смущает: ведь Ученый, чьи речи доступны каждому, не может считаться Ученым и притязать на зеленую шерсть; Ученые, подобно Бабочкам, являются на свет в результате полного превращения. Всякий Человек, отважно разглагольствующий на незнакомом языке, – не что иное, как Гусеница, из которой получается Ученый; чтобы довершить метаморфозу, ему остается только сплести себе кокон и заживо похоронить себя в книге, служащей ему Куколкой. Большинство в самом деле там и умирает.

До сих пор я рассказывала тебе о том виде Человека, который именуется Мужчиной. Существует, однако, и другая, куда более интересная и трогательная разновидность человеческой породы, зовущаяся Женщиной. Это несчастное животное, полное кротости, изящества, нежности; Мужчина завоевал его в незапамятные времена и подчинил себе хитростью либо силой (точно так же он поступил и с Лошадью). Объявляю тебе, презрев ложную скромность, что Женщина – самое грациозное животное на свете. Мужчина, впрочем, оказывает на нее дурное влияние; она много выиграла бы, пребывая в одиночестве. Видно, что ее мучает горестное сознание своего ложного положения, своей погубленной будущности. Поскольку потребность любить есть едва ли не единственное ее чувство, поскольку ей совершенно необходимо любить что-то или кого-то, она порой внушает себе, что любит Мужчину, и начинает верить, что обретет в нем того идеального возлюбленного, с которым некогда разлучил ее подлый похититель; однако иллюзия скоро рассеивается. Не успеет она покориться новому повелителю, как идеал улетучивается и воплощается в следующем Мужчине. Не думай, что вторая, третья, десятая попытки – ничуть не более удачные, чем первая, – наконец отвращают Женщину от погони за этим призраком, вечно манящим и вечно убегающим. Жизнь ее проходит в поисках неведомого спутника, который ей необходим и которого она, разумеется, никогда не находит.

Потому непостоянство справедливо считается одним из ее пороков или, точнее, одним из ее несчастий, ибо тому, кто предчувствует возможность разлюбить в будущем то, что он любит сейчас, не суждено наслаждаться счастьем. Кроме того, Мужчины упрекают Женщину в тщеславии; впрочем, Мужчины, по своему обыкновению, говорят вздор. Тщеславен тот, кто ценит себя слишком высоко, Женщина же всегда ценит себя по заслугам. Знай она себя немного лучше, она с меньшим почтением покорялась бы навязанным тиранами смехотворным правилам, которые ей глубоко противны. Например, искусственная шерсть, быть может, пристала Мужчине, который невообразимо уродлив, но Женщине подобная безвкусица вовсе ни к чему. Впрочем, справедливость требует признать, что Женщина старается сделать свои покровы как можно более малочисленными, легкими и прозрачными, дабы прохожие могли угадать все, что она не смеет показать.