Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

Виргиния в своей первоначальной форме [653]пребывала в павильоне, который ошеломил бы поклонников мавританской или сарацинской архитектуры, настолько сильно превосходил он кружевные узоры Альгамбры, Хенералифе [654]и самых знаменитых мечетей. ( См. также альбом, включающий семь тысяч гравюр с видами Опунцистана [655].) Павильон этот располагался в глубокой долине, склоны которой поросли густыми лесами, подобными тем, что описаны Шатобрианом в романе «Атала» [656]; поблизости протекал благоуханный поток, по сравнению с которым кельнская вода, португальская вода и прочие косметические средства – все равно что черная, грязная, вонючая вода Бьевры [657]по сравнению с очищенной водой из Сены. Полчища солдат в мундирах из марены, точь-в-точь похожих на французские [658], охраняли долину со всех сторон. Вокруг павильона плясали и пели Баядеры. Принц в крайней растерянности суетился и отдавал приказания. Часовые, расставленные на большом расстоянии один от другого, повторяли пароль. Дело в том, что в нынешнем своем состоянии юная особа могла стать жертвой кровожадного Гения по имени Мизокамп [659]. Одетый в латы, на манер средневековых алебардщиков, и в зеленую мантию, твердостью не уступающую алмазу, Мизокамп свиреп и ужасен. Он ничуть не боится подданных Жарпеадо и чем больше их встречает, тем охотнее пожирает на завтрак, да и на ужин тоже. Завидев издали Мизокампа, бедная Анна вспомнила испанцев Фернандо Кортеса, сходящих на мексиканский берег. Глаза сего беспощадного воина сверкают, как каретные фонари, и сам он устремляется вперед со скоростью кареты, впрочем не запряженной лошадьми: лошади ему не нужны, ибо он обладает безмерно длинными ногами, тонкими, как нотные линейки, и проворными, как ножки танцовщицы. Желудок его прозрачен, как хрустальный бокал, а пищу он переваривает в ту же самую минуту, когда пожирает. Принц Поль приказал расклеить во всех лесах и всех деревнях Опунцистана прокламацию, в которой призвал всех своих мыслящих подданных встать между Мизокампом и павильоном и либо задушить Чудовище, либо его насытить. Тем, кто будет пожран, он сулил бессмертие – единственное, что он мог им предложить. Дочь профессора восхищалась принцем Полем Жарпеадо, которого любовь вдохновила на столь тонкие политические решения. Какая нежность! какая предупредительность! Юная принцесса в точности походила на тех запеленутых беби , которых английские аристократы с гордостью приносят подышать воздухом в Гайд-парк. Таким образом, влюбленный принц Поль выказывал своей драгоценной крошке Виргинии поистине материнскую заботу; впрочем, она и была еще самым настоящим беби .

«Что же будет, когда она подрастет?» – подумала Анна.

Вскоре принц Поль заметил в поведении Зашазилии симптомы кризиса, которому подвержены сии прелестные создания [660]. По его приказу были взорваны фейерверки, известившие весь мир о том, что принцесса вплоть до дня свадьбы удаляется в монастырь. По обычаю она укутает себя серыми покровами и погрузится в глубокий сон, чтобы надежнее защитить себя от злых чар. Такова верховная воля феи Физины, пожелавшей, чтобы все создания, начиная с тех, кто выше Человека, и даже с самих Миров, и кончая Бесконечно Малыми, повиновались одному и тому же закону. Невидимые монахини покатили маленькую принцессу в буром коконе с той же осторожностью, с какой рабы в Гаване скручивают светлые листья табака, изготовляя сигары для Жорж Санд или какой-нибудь знатной испанки. Головка принцессы едва виднелась из этого савана, в котором покоилась ее благоразумная, добродетельная и смиренная особа. Принц Поль Жарпеадо сторожил на пороге монастыря и был тоже благоразумен, добродетелен и смиренен, но нетерпелив! Он походил на Людовика XV, который, угадав в семилетней девочке, сидящей подле отца на террасе сада Тюильри, будущую красавицу, взял мадемуазель де Роман под свою опеку и воспитал вдали от света [661].

На глазах Анны принц Поль с восторгом встретил пробуждение Виргинии: подобно античной Венере, выходящей из моря, она вышла из своего позолоченного савана [662]. Точно мильтоновская Ева – Ева английская, – она улыбнулась солнцу, спросила себя, она ли это [663], и обрадовалась тому, что все вокруг такое комфортабельное [664]. Она взглянула на Поля и издала возглас: «Оу!», выражающий крайнюю степень английского изумления.

Принц с рабской покорностью вызвался указать ей жизненный путь по горам и долам своих владений.

– О ты, кого ожидал я так долго, царица моего сердца, благослови своими взорами подданных и владыку; осчастливь здешние края своим присутствием.

Речи глубоко правдивые: ведь вы можете услышать их в любой опере!

Виргиния поняла, что является предметом безмерного обожания, приняла предложение принца и последовала за ним; с неустанным восхищением прислушивалась она к возвышенному голосу природы, любовалась вечно зелеными холмами и душистыми цветами, но особенное удовольствие доставляла ей трогательная забота ее спутника. Когда они добрались до берега озера, красотой равного Тунскому [665], Поль разыскал изумительно прекрасную лодочку из древесной коры. Сей прелестный челн, похожий на корпус виолы д’амур, был инкрустирован перламутром, украшавшим его тончайшую коричневатую оболочку. Жарпеадо усадил свою милую на пурпурную подушку, и они переплыли озеро, вода которого была чиста, как брильянт самой чистой воды.

– О, как они счастливы! – сказала Анна. – Почему я не могу путешествовать по швейцарским озерам!..

Опунцистанская оппозиция в столичной газете «Шаривари» [666]утверждала, что пресловутое озеро представляло собой не что иное, как капельку, упавшую из окна, располагавшегося на высоте одиннадцати сотен миль, или, в переводе на французские меры, на высоте тридцати шести метров. Впрочем, известно, как должны относиться друзья правительства к шуткам оппозиции.

Поль угощал Виргинию самыми зрелыми и вкусными плодами, он выбирал их для нее, а сам довольствовался остатками; он был счастлив уже тем, что вкушает с нею из одного сосуда. Виргиния в роскошном парчовом одеянии сверкала замечательной белизной и походила на знаменитую Эсмеральду, воспетую Виктором Гюго. Но Эсмеральда была женщина, а Виргиния – ангел. Она бы ни за какие сокровища не полюбила даже маршала, не говоря уже о полковнике [667]. Она глаз не сводила с Жарпеадо, она не могла провести без него ни единой минуты, и, поскольку бедный Поль не способен был ни в чем отказать своей драгоценной Зашазилии, он вскоре совершенно изнемог, ибо, увы, любовь, где бы ни происходило дело, безгранична только в нравственном смысле. Когда усталость совсем сморила Поля и он заснул, Виргиния уселась подле него и стала отгонять воздушных Сувоек, которые грозили смутить его покой. Разве это не одна из трогательнейших сцен частной жизни? Душа в такие минуты порхает вольно, не смущаясь условленными правилами кокетства. В эту пору любовь, прежде таившаяся в глубине сердца, выплескивается наружу! Жарпеадо проснулся от света, который излучали глаза Виргинии, и прочел в них любовь, свободную от покровов, какими обычно окутывают себя женщины с помощью слов, жестов и взглядов. То был восторг столь заразительный, что Поль подхватил Виргинию и они пустились в пляс: их сарабанда напоминала английскую джигу. А это доказывает, что во всех сферах живое существо, испытывающее бескрайнюю радость и забывающее себя, испытывает потребность скакать и плясать! ( См. «Рассуждения о пиррической пляске древних», сочинение г-на Пятислива де Листва, члена Института [668].) В Опунцистане, как и во Франции, мещане подражают придворным нравам. Так что танцы здесь устраивались даже в самых крохотных деревушках.