Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

На следующее утро я поднялся очень рано, как никогда уверенный в своем вчерашнем решении; мой план полностью сформировался, и мне оставалось только приняться за дело. Никем не замеченный я вновь направился к семейному склепу, захватив с собой маленький фонарь, молоток и несколько крепких гвоздей. Придя на место, я внимательно огляделся по сторонам, убедившись, что никакой случайный скорбящий или любопытный посетитель не бродил поблизости. Но вокруг не было ни души. Воспользовавшись тайным ходом, я вскоре оказался на арене моих недавних ужасов и страданий, которые теперь казались мне такими незначительными в сравнении с душевными муками прошлой ночи. Я прямиком направился к тому месту, где припрятал гроб с сокровищами, и присвоил все бывшие там свертки бумажных денег, рассовав их по всем карманам и за подкладку одежды, таким образом стоимость моей персоны возросла на несколько тысяч франков. Затем при помощи принесенных инструментов я заделал пробоины в огромном гробе, появившиеся в результате взлома крышки, и заколотил его гвоздями так плотно, что казалось, будто к нему никто даже не прикасался. Я торопился, поэтому не тратил времени зря. Я намеревался уехать из Неаполя на пару недель и назначил отъезд уже на сегодня. Перед тем как покинуть склеп, я бросил взгляд на гроб, в котором меня похоронили. Может, стоит и его тоже починить и забить крышку, словно мое тело все еще оставалось внутри? Нет, лучше оставить его как есть – грубо поломанным и открытым, в таком виде он мне еще пригодится.

Закончив все дела здесь, я выполз через бандитский проход, закрыв его за собой с чрезвычайным тщанием и осторожностью, и затем направил свои шаги прямиком к пристани Моло. Я поспрашивал среди моряков, которые там околачивались, и узнал, что один небольшой бриг как раз готовился к отплытию в Палермо. Палермо подходило мне как нельзя лучше, так что я отыскал капитана судна. Это был темнолицый моряк с веселыми глазами, который обнажил свои белоснежные сияющие зубы в самой любезной улыбке, когда я изъявил свое желание отправиться с ним, и немедленно согласился на очень умеренную сумму, которая, однако, как я позже узнал, составляла тройной размер стандартной оплаты. Но прекрасный жулик обманул меня с такой легкой и изящной любезностью, что я едва ли об этом догадался бы, не признайся он в этом сам. Я слышал до этого об открытой и глупой честности англичан. Осмелюсь признать, что некоторая правда в этом есть, но для меня лучше оказаться обманутым дружелюбным товарищем, который подарит и веселую шутку, и яркий взгляд, чем оплатить настоящую цену неотесанному хаму, которому редко достает вежливости даже на то, чтобы пожелать вам доброго дня.

Мы отправились в плавание примерно в девять часов. Утро было ярким, и воздух для Неаполя казался почти холодным. Вода слегка колыхалась вдоль бортов нашего маленького корабля, издавая булькающий болтливый ропот, как будто оживленно рассказывала обо всех приятных вещах, которые встречала между рассветом и закатом солнца. О кораллах и переплетающихся морских водорослях, которые росли в синих глубинах; о маленьких сверкающих рыбках, прыгающих в разные стороны между волнами; о тонких раковинах, внутри которых обитают еще более нежные существа: фантастические маленькие создания, прекрасные, как тонкое кружево, которые выглядывают из розовых и белых дверей своих прозрачных домиков и с интересом смотрят на мерцание сине-зеленого и вечно движущегося вокруг них элемента так же, как и мы смотрим на широкий купол неба, плотно усеянный звездами. Обо всех этих вещах и еще о многом странном и приятном, сплетничала вода, нескончаемо лепетавшая вдоль бортов, думаю, у нее даже было что поведать мне о женщине и женской любви. Она радостно рассказывала мне о том, сколько прекрасных женских тел она видела, поглощенных холодными объятиями воинственного моря; тел, изящных и мягких, как мечты поэта, но брошенных, несмотря на всю их изящную красоту, в жестокую пучину неистовых волн, упавших на галечное дно на съедение подводным монстрам.

Когда я сидел сложа руки на палубе корабля и смотрел вниз, на ясное Средиземное море, блестяще-синее, как озеро из расплавленных сапфиров, то мне казалось, что я видел ее – Далилу моей жизни, лежащей на золотом песке, в то время как ее роскошные волосы расплываются вокруг, как желтые сорняки, ее руки скрючены в предсмертной агонии, ее губы смеются, синие от проникающего холода омывающих их потоков, – она бессильна двигаться и вновь улыбаться. Я подумал, что она бы прекрасно так смотрелась, намного лучше, чем вчера вечером она выглядела в руках ее возлюбленного. Я так глубоко погрузился в свои мысли, что чье-то внезапное прикосновение к плечу заставило меня вздрогнуть. Я поднял глаза: рядом стоял капитан брига. Он улыбнулся и протянул сигарету.

«Синьор не желает закурить?» – спросил он учтиво.

Я машинально взял скрученную ароматную гаванскую сигару.

«Почему вы назвали меня синьором? – резко спросил я. – Я простой коралловый рыбак.

Маленький человек пожал плечами и безразлично кивнул, однако веселая улыбка все еще плясала в его глазах, покрывая складками его оливковые щеки.

«О, ну конечно! Как будет угодно синьору, но все же…» – и он закончил фразу другим выразительным пожатием плеч и поклонился.

Я пристально посмотрел на него и спросил с некоторой строгостью: «Что вы имеете в виду?»

С той птичьей легкостью и быстротой, которая сквозила в его манерах, сицилийский шкипер склонился вперед и положил коричневый палец на мое запястье.

«Прошу меня извинить! Но это не руки рыбака!»

Я взглянул на них. Действительно, их гладкость и изящная форма выдавала мой обман, и веселый маленький капитан оказался достаточно проницательным, чтобы заметить несоответствие между моими руками и грубым костюмом, который я носил, хотя никто другой из тех, с кем я контактировал до этого, не проявил подобной наблюдательности. Сначала я был немного смущен таким замечанием, но после минутной паузы я встретил его пристальный взгляд откровенно и, зажигая сигарету, небрежно бросил:

«Это верно! Ну и что же из этого, друг мой?»

Он поднял руки в примирительном жесте.

«Ничего более, только это. Синьор должен знать, что он в полной безопасности со мной. У меня короткий язык: я говорю только о самом себе. У синьора должны быть свои причины на то, что он делает, я уверен в этом. Синьор подвергся страданиям – достаточно одного взгляда на его лицо, чтобы это заметить. Ох, Боже, в этом мире столько печалей! Есть любовь, – он быстро перебирал пальцами, – есть еще ревность, ссоры, денежные потери – любая из этих вещей способна заставить человека сдвинуться с места в любое время и в любую погоду. Да, поистине это так, уж я-то знаю! Синьор доверил мне свою жизнь на этом корабле, и я смею заверить его в своей преданности».