Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

«Добро пожаловать на Виллу Романи!»

Эти слова странно легли на мой слух. Находился ли я во сне или и в самом деле стоял на гладком зеленом газоне своего собственного сада, механически приветствуя мою собственную жену, которая, сладко улыбаясь, произносила сердечное приветствие? На минуту или две мой мозг был озадачен, знакомая веранда с ее переплетающимися розами и жасмином колебались неустойчиво перед моими глазами; величественное здание дома моего детства, сцена моего былого счастья, качалось в воздухе, как будто оно собиралось рухнуть. Ощущение шока сдавило мне горло. Даже самые строгие люди порой роняют слезы. И какие слезы! Сочащиеся, словно капли крови прямо из сердца! И я – я тоже мог бы так плакать. О дом, милый дом! Каким светлым и одновременно печальным предстал он теперь перед моим мучительным взглядом! Он определенно должен был быть разрушен – сломан и повержен в пыль, как честь и душевный мир его хозяина. Его хозяина, я сказал? Но кто им был? Невольно я взглянул на Феррари, стоявшего позади меня. Только не он! Ради Бога, он никогда не должен завладеть им! Однако где же были все мои права? Я пришел сюда в качестве гостя и чужака. Когда я смотрел в задумчивости на этот дом, который принадлежал мне до моей смерти, то душа моя наполнялась таким же одиночеством и пустотой, как и душа нищего, который не знает, где преклонить голову. Я приметил несколько небольших изменений тут и там, например, мое глубокое мягкое кресло, которое всегда стояло в одном определенном углу веранды, исчезло; так же как и маленькая ручная птица, которую я так любил, и чья пустая клетка теперь висела среди белых роз на стене. Мой старый дворецкий – слуга, который впускал нас с Феррари через главные ворота, хранил теперь на своем лице выражение возрастной усталости и страданий, которых не было заметно в мое время и которые мне больно было видеть. И моя собака, благородная черная шотландская колли, что с ней стало, задавался я вопросом? Его мне подарил один молодой горец, который провел одну зиму со мной в Риме и который, возвратившись в свои родные горы, прислал мне собаку – прекрасного представителя своей породы, в качестве напоминания о нашей дружбе. «Бедный Уивис!» – думал я. А вдруг они прогнали его прочь? Раньше он был постоянно на виду возле дома или в саду, а его любимым местом стала самая нижняя ступень веранды, где ему нравилось греться на солнышке. А сейчас его нигде не было видно. Я молча возмущался его исчезновением, однако сдержал свои эмоции, вовремя вспомнив о своей роли.

«Добро пожаловать на Виллу Романи!» – так сказала моя жена. Затем, обратив внимание на то, как я оглядывался по сторонам, она добавила милым капризным тоном: «Боюсь, что вы все же пожалели о своем приезде ко мне!»

Я улыбнулся. В моих интересах сейчас было выглядеть как можно более галантным и любезным, поэтому я ответил:

«Простите, мадам! Если это правда, то я был бы самым неблагодарным из всех людей! Подумайте сами, мог ли Данте сожалеть о том, что удостоился чести созерцать Рай?»

Она покраснела, а ее глаза смягчились под длинными изогнутыми ресницами. Феррари нетерпеливо нахмурился, однако промолчал. Она пригласила нас в дом, в высокую прохладную гостиную, где широкие окна выходили в сад. Здесь вся обстановка сохранилась прежней за одним исключением: мраморный бюст, изображавший меня еще мальчиком, был убран. Огромное пианино стояло открытым, мандолина лежала на столике, и было похоже, что ею недавно пользовались; свежие цветы и папоротники стояли в высоких вазах из венецианского хрусталя. Я уселся и сделал комплимент красоте дома и окрестностей.

«Я прекрасно все это помню», – добавил я тихо.

«Вы помните!» – тут же воскликнул Феррари, будто от удивления.

«Конечно. Я не упоминал вам, друг мой, о том, что часто бывал в этих местах еще мальчишкой. Граф Романи-старший и я играли вместе в окрестностях. Так что все здесь неплохо мне знакомо».

Нина слушала с кажущимся интересом.

«Вы видели когда-нибудь моего покойного мужа?» – спросила она.

«Однажды, – ответил я серьезно. – Он был еще совсем ребенком тогда и, насколько я смог заметить, очень многообещающим. Его отец, казалось, был очень привязан к нему. Я также знал его мать».

«В самом деле, – воскликнула она, устроившись на низкой оттоманке и уставившись на меня, – какой она была?»

Я выдержал паузу, перед тем как ответить. Мог ли я говорить об ангельской чистоте этой женщины, посвятившей себя браку и материнству, со столь грязным, хоть и прекрасным существом?

«Она была прекрасной женщиной, не сознававшей своей красоты, – ответил я наконец. – И этим все сказано. Ее главная цель, казалось, состояла в том, чтобы самозабвенно служить счастью других и окружить ее очаг атмосферой добра и благодетели. Она умерла молодой».

Феррари взглянул на меня со злобной насмешкой в глазах.

«И это было к счастью, – сказал он. – Ведь она не успела пресытиться обществом своего мужа, а иначе – кто знает?»

Моя кровь мгновенно вскипела возмущением, но я сдержался.

«Я вас не понимаю, – сказал я с подчеркнутой холодностью. – Леди, о которой я говорю, жила и почила в прежние времена, когда ее положение ко многому обязывало. Я не столь искушен в современных общественных нормах морали, как вы».

Нина поспешно вмешалась: «О мой дорогой граф, – сказала она, смеясь, – не обращайте внимания на синьора Феррари! Иногда он бывает грубым и говорит очень глупые вещи, которые на самом деле не имеет в виду. Это лишь его мнение! Мой бедный покойный муж бывал порой несколько раздосадован им, хоть и обожал его. Однако, граф, поскольку вы так много знаете о семье, уверена, что вы будете рады увидеть мою маленькую Стелу. Могу я послать за ней или вас утомляют дети?»

«Напротив, мадам, я их обожаю! – ответил я с вымученным самообладанием, хотя мое сердце забилось от смешанного восхищения и боли при мысли о том, что я увижу мою малышку снова. – А ребенок сына моего старого друга вызывает у меня двойной интерес».

Моя жена позвонила в колокольчик и отдала приказания появившейся служанке, чтобы та прислала ее маленькую дочку сейчас же. Феррари в это время занял меня разговором и, как я видел, изо всех сил старался загладить вину передо мной за обиду, которую его предыдущее замечание могло вызвать.

Прошло немного времени, а затем ручка гостиной нерешительно повернулась от очевидно неуверенного и неуклюжего движения руки. Нина нетерпеливо поторопила: «Входи, детка! Не бойся – входи!» И тогда дверь медленно открылась и вошла моя дочь.

Несмотря на то что я отсутствовал совсем немного времени, нетрудно было заметить, что ребенок очень изменился. Девочка выглядела замкнутой и удрученной, а лицо выражало нечто вроде страха и недоверия. Смех испарился из ее молоденьких глаз и сменился серьезным взглядом, выражавшим страдальческую замкнутость, которую было больно видеть у ребенка ее возраста. Уголки ее рта печально опустились, весь ее вид вызывал беспокойство и явно сообщал моей душе, что она была забыта и заброшена.