Вильгельм Райх - Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков

Теперь уже было ясно: его поведение, какое происхождение оно бы ни имело, защищало его от слишком бурных потрясений в анализе, оберегало его от прорыва эмоций. Его характер препятствовал свободному проявлению аналитического переживания, он уже превратился в сопротивление.

Однажды, заметив явное волнение моего пациента, я спросил его, какое же впечатление произвела на него эта аналитическая ситуация. Он непринужденно ответил, что все это очень интересно, но глубоко его не затронуло, разве что у него «навернулись» слезы, и это ему было весьма неприятно. Объяснение необходимости и плодотворности таких переживаний ничего не дало. Его сопротивление явно усилилось, сообщения стали поверхностными, а его манера держать себя проявилась в полной мере – он стал еще более аристократичным, непринужденным, спокойным.

Возможно, это было лишь чистой случайностью, но однажды мне пришло в голову назвать его поведением «лордством». Я сказал ему, что он изображает английского лорда и что это должно иметь свою предысторию в детстве и юности. Также ему была разъяснена актуальная защитная функция «лордства». В ответ он рассказал о наиболее важной части своего семейного романа: ребенком он никогда не верил, что мог быть сыном мелкого еврейского лавочника, каким был его отец; по происхождению, как он считал, он должен был быть англичанином. В детстве он слышал, что у его бабушки была любовная связь с настоящим английским лордом, а свою мать он представлял в фантазии наполовину англичанкой. В его грезах о будущем первостепенную роль играла фантазия, как однажды он приедет послом в Англию.

Таким образом, в его манере поведения были объединены:

1) идея о том, что он не родной сын презираемого им отца (ненависть к отцу),

2) идея о том, что он настоящий сын своей матери, имеющей английскую кровь, и

3) его Я-идеал – выйти за пределы ограничивающих условий жизни мелкобуржуазной семьи.

С раскрытием этих конституирующих элементов манера его поведения была существенно поколеблена. Но по-прежнему было неясно, от каких влечений он этим защищался.

Когда мы все более последовательно разбирали его «лордское» поведение, выяснилось, что с лордством была тесно связана другая особенность его характера, создававшая немалые трудности в анализе: склонность насмехаться над людьми и злорадство. Насмешки и подтрунивание в аристократической манере низвергались с высокого трона лордства, но вместе с тем служили удовлетворению его особенно интенсивных садистских побуждений. Впрочем, он уже и раньше рассказывал, что в пубертате в изобилии продуцировал садистские фантазии. Но до сих пор он только рассказывал. Переживать их он начал лишь после того, как мы стали их прослеживать в актуальном закреплении, в склонности насмехаться. Сдержанность в лордстве была защитой от высмеивания как садистского поведения. Садистские фантазии не были вытеснены, а удовлетворялись в глумлении и отражались в лордстве. Следовательно, его высокомерие целиком было построено как симптом: оно служило защите и одновременно удовлетворению влечения. Несомненно, благодаря этой форме защиты, благодаря характерной переработке садизма в высокомерие он частично избегал вытеснения садизма. При других обстоятельствах из имевшегося у него незначительного страха перед взломщиками, вероятно, развилась бы сильнейшая фобия.

Фантазия о лорде возникла примерно на четвертом году жизни; требование владеть собой он реализовал несколько позже из страха перед отцом. К этому из противоположной идентификации с отцом добавилась очень важная тенденция к управлению своей агрессией. Когда тот постоянно ругался и скандалил с матерью, у юноши сформировался идеал: «Не быть таким, как отец, быть его противоположностью» [29], что соответствовало фантазии: «Будь я мужем моей матери, я вел бы себя с ней совсем иначе, я был бы добрым и сдерживал свой гнев, возникавший из-за ее недостатков». Т. е. эта противоположная идентификация полностью находилась под влиянием его эдипова комплекса, любви к матери и ненависти к отцу.

Мечтательность и самообладание при активных садистских фантазиях составили характер юноши, который соответствовал фантазии о лорде. В пубертате он осуществил интенсивный гомосексуальный выбор объекта в учителе, перешедший в идентификацию. Этот учитель, однако, был вылитый лорд, благороден, непринужден, сдержан, безупречно одет. С подражания одежде началась идентификация, затем последовало остальное, и примерно в четырнадцать лет характер, каким он предстал перед нами в анализе, был сформирован. Уже не просто фантазия о лорде, а лордство в реальных манерах.

Также и то, что реализация фантазии в манерах поведения произошла именно в этом возрасте, имело свою особую причину. В пубертате пациент сознательно никогда не онанировал. Страх кастрации, выражавшийся в разнообразных ипохондрических страхах, был рационализирован. «Благородный человек этого не делает». Т. е. лордство служило также защите от желания онанировать.

Как лорд он чувствовал себя выше всех людей и мог их высмеивать. Однако в анализе ему пришлось вскоре смириться с мыслью, что его насмешки являлись внешней компенсацией чувства неполноценности, да и все лордство покрывало чувство неполноценности выходца из среды обывателей. Более глубокое значение насмешек заключалось, однако, в том, что они служили заменой гомосексуальных отношений: в основном он высмеивал мужчин, которые ему нравились. Другие его не интересовали. Высмеивание – садизм – гомосексуальный флирт; в лордстве объединялись противоречия садизма и гомосексуализма, с одной стороны, аристократическая сдержанность – с другой.

В анализе его лордство усиливалось с каждым новым вторжением в бессознательное, но со временем эти защитные реакции стали более слабыми, так же, как смягчился и его нрав в повседневной жизни. Основной характер, тем не менее, не был утрачен.

Анализ лордства прямым путем привел к раскрытию центральных конфликтов в его детстве и пубертате. Его патогенные позиции подвергались атаке двояким образом: со стороны воспоминаний, сновидений и прочих содержательных сообщений (в данном случае с незначительным аффектом) и со стороны характера, лордства, в котором были связаны аффекты агрессии.

В демонстрации аристократических манер была также связана существенная часть генитального страха. История этого связывания позволила проследить малоизвестную до сих пор судьбу детской фобии. В возрасте от трех до шести лет пациент страдал сильнейшей фобией мышей. В содержательном отношении нас интересует только то, что в этой фобии основное влияние оказывала его женственная установка к отцу в качестве регрессивной реакции на страх кастрации. С этим был связан типичный страх онанизма. Чем больше теперь юноша конкретизировал фантазию о лорде в самом лордстве, тем слабее становилась его фобия. В дальнейшем оставались только следы тревожности перед отходом ко сну. В анализе с устранением лордства вновь аффективно проявились фобия мышей и страх кастрации. Следовательно, часть либидо детской фобии, т. е. страх, по всей видимости, была переработана в характерное поведение.