Брайан Литтл - Я, опять я и мы

Недавно я преподавал психологию личности студентам факультета архитектуры и городского проектирования. Молодые люди показались мне интересными, смелыми и, если быть откровенным, достаточно странными. Хотя моя докторская диссертация была посвящена психологии личности, меня также интересовала психология среды, так что я даже прослушал первый в истории курс на эту тему в Калифорнийском университете. В те годы, а именно в середине 1960-х, архитекторы и проектировщики живо интересовались взглядом психологии на связь между людьми и местами. Нам же, в свою очередь, были любопытны психологические предпосылки, из которых они исходили, когда строили и проектировали наши дома и города. Мне нравилось изучать литературу по архитектуре и проектированию, а также посещать конференции, посвященные связи между дизайном среды и науками о поведении. Больше всего мне запомнилась конференция, которая прошла в Лоуренсе, штат Канзас, в 1975 году. И причиной тому стал Кристофер Александер.

Александер учился в Кембриджском университете, где изучал архитектуру и математику; кроме того, он был одним из первых участников докторской программы по архитектуре в Гарварде. Его «Заметки о синтезе формы» («Notes on the Synthesis of Form») оказали значительное влияние сразу на несколько областей. По этой книге учились первые разработчики программного обеспечения, и она по-прежнему остается актуальной. Но ее влияние на архитектуру оказалось более противоречивым. Отчасти это объясняется верой Александера в то, что лучшие формы зданий основаны на вековых традициях и местных особенностях, тогда как творческие способности и опыт архитекторов вторичны. По сути, мир может вообще обойтись без архитекторов – заявление, которое не могло прийтись по душе представителям этой профессии. Александер создал то, что он назвал «языком шаблонов» – своего рода генеративную грамматику наиболее распространенных архитектурных форм, которые развивались на протяжении столетий для удовлетворения человеческих потребностей. Мне очень понравился его взгляд на связь между людьми и их средой; Александер поместил личность на ее место, в привычный ей контекст. Поэтому, услышав, что он выступит с основным докладом на конференции в Канзасе, я поспешил забронировать место в первом ряду и с предвкушением ожидал начала мероприятия.

Александер меня не разочаровал. Он был высоким и статным мужчиной, этакий британский Икабод Крейн [5]. Представившись, он на несколько секунд замолчал, словно глубоко над чем-то задумался, а потом начал говорить – медленно и сбивчиво. По-моему, его доклад носил название «Что такое архитектура?», и он начал с образа. Во время посещения Киото Александер отправился в сад, где увидел стрекозу, которая прилетела откуда-то издалека и плавно опустилась на лепестки вишни. «Это, – сказал архитектор, сделав паузу, – и есть сущность архитектуры». Затем последовало продолжительное молчание.

Точно не скажу, что я в тот момент чувствовал. Конечно, я был заинтригован, но также, возможно, слегка сбит с толку. Я подался вперед и приготовился слушать продолжение. Однако сидевший рядом со мной мужчина, представитель бихевиоризма и количественной психологии, отреагировал на происходящее иначе. Наклонившись ко мне, он сказал: «Что он несет?» Его слова подействовали на меня отрезвляюще. Я понял, что архитекторы думают совсем не так, как психологи, по крайней мере некоторые архитекторы и некоторые психологи. Но все-таки Кристофер Александер говорил о том, что было и остается мне близко и о чем мы порассуждаем в этой главе: как повысить уровень человеческого благополучия за счет грамотного проектирования среды нашего обитания. Для Александера рецептом успеха являлась гармония между людьми и условиями, в которых они живут. Эта концепция казалась очевидной, но на самом деле вызвала и продолжает вызывать немало споров.

Семнадцатого ноября 1982 года эти идеи оказались в центре выдающихся дебатов Александера с другим знаменитым архитектором, Питером Айзенманном, которые состоялись в стенах Гарвардской высшей школы проектирования. Сегодня эти дебаты считаются классикой, чем отчасти обязаны едким и даже неприличным замечаниям, которые раздавались в аудитории. Айзенманн, архитектор-постмодернист и деконструктивист, работал с Жаком Деррида и стремился свергнуть с престола модернизм, а также ослабить его влияние на функциональный дизайн. По его мнению, архитектура должна быть смелой, эксцентричной, противоречивой и сбивающей с толку. Она должна создавать, а затем разрешать хаотическое напряжение. Одним словом, задача архитектуры заключается в отражении волнений и противоречий нашего времени. Александер же питал отвращение к такому взгляду на архитектуру. Он верил, что здания и города должны рождать чувство гармонии, подобно стрекозе на лепестках сакуры.

Дизайн и проектирование обязаны удовлетворять глубинные потребности людей. Но если архитекторы и дизайнеры должны учитывать в своей работе наши психологические потребности, то что конкретно они должны знать?

В работе «Город как механизм поддержания связи между людьми» («The City as a Mechanism for Sustaining Human Contact») Александер рассмотрел эту проблему, основываясь на результатах психологических, социологических и психиатрических исследований. Он предположил, что общечеловеческая потребность в тесной связи с другими является основой нашего благополучия. «Человек может быть здоровым и счастливым, только если он находится в тесной связи с тремя-четырьмя другими людьми, – писал он. – Общество будет здоровым, только если каждый его член на каждом этапе своего развития будет находиться в тесной связи с тремя-четырьмя другими людьми».

Контакты между людьми должны принимать определенную форму и подразумевать искренность и откровенность, то есть люди должны встречаться друг с другом практически каждый день, причем в сугубо неформальной обстановке, которая не подразумевает никаких обязательных ролей. Единственная цель таких встреч – передать глубинное ощущение своего «я» другим.

Александер верил, что до промышленной революции малые города полностью удовлетворяли эту потребность в тесной связи. Но индустриализация привела к тому, что люди начали жить более обособленно и дистанцировались друг от друга. В итоге получил широкое распространение синдром автономии-изоляции, представляющий собой серьезную угрозу индивидуальному и общественному благополучию. Александер определял его как патологическую веру в самодостаточность и автономию, которую символизирует ребенок, в одиночестве играющий в большом саду частного дома. Многие восприняли бы этот образ как положительный, но для Александера он олицетворяет систему, в которой произошел серьезный сбой и которая подвергает опасности благополучие каждого отдельного человека и общества в целом.