Дональд Калшед - Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Прежде чем критически анализировать Винникотта, я обрисую личную историю Юнга, чтобы было видно, где анализ Винникотта точен, а где нет.

Юнг рассматривал условия человеческого существования, со всей их борьбой и страданиями, как духовную и психологическую проблему. Благодаря собственному страданию он понимал, что мы «подвешены» между двумя сферами опыта: с одной стороны, внешний мир материальной реальности, с другой стороны, внутренний мир, пронизанный духовными энергиями. Кроме того, по Юнгу, у нас есть корни в обоих этих «пространствах». Как гласит Новый Завет, мы рождены от духа и от плоти (Ин 3: 6). Этот экзистенциальный факт является верным для всех людей, но не у всех есть такой доступ к внутреннему миру, как у Юнга.

В своей автобиографии Юнг говорит:

Жизнь всегда казалась мне похожей на растение, которое питается от своего собственного корневища. В действительности же она невидима, спрятана в корневище. Та часть, что появляется над землей, живет только одно лето и потом увядает. Ее можно назвать эфемерным явлением… Тем не менее меня никогда не покидало чувство, что нечто живет и продолжается под поверхностью вечного потока. То, что мы видим, лишь крона, и, после того как она исчезнет, корневище останется.

Понадобилось много лет, чтобы идея о том, что наша «истинная жизнь» является невидимой и скрытой, созрела в винограднике насыщенной жизни Юнга, но фактически, она была основой его жизни. Оглядываясь на восемь десятилетий своей жизни, он сказал:

В конце концов, единственные достойные упоминания события в моей жизни – это те, в которых нетленный мир прорывался в наш – преходящий. Поэтому я главным образом говорю о внутренних переживаниях, к которым я отношу мои сны и видения… мои воспоминания о внешних событиях жизни во многом потускнели или стерлись. Встречи же с иной реальностью, моя борьба с бессознательным, выгравированы в моей памяти навсегда.

В этой цитате мы видим, что Юнг отдает предпочтение тем моментам, когда два мира не разделены полностью, а проникают друг в друга таким образом, что делают жизнь запоминающейся. Приближение к такому сбалансированному видению внутреннего и внешнего было путешествием длиною в жизнь. Вначале этого пути два его мира казались несовместимыми и очень удаленными один от другого.

Всю свою жизнь Юнг страдал от той же разделенности миров, которую мы обнаружили в истории о Маленьком принце. Учитывая то, что мы знаем из его автобиографии, а также из недавно опубликованной «Красной книги» (2009), несомненно то, что Юнг страдал от того, что современный психоанализ назвал бы «ранней травмой отношений». По его собственным словам, он был очень чувствительным и уязвимым маленьким мальчиком, страдающим от ужасного одиночества.

Когда 83-летний Юнг собрался писать автобиографию, он мог чувствовать громадное сопротивление тому, чтобы заново соприкоснуться с болью своего раннего детства. Он писал об этом в письме безымянному другу (Jung, 1975: 408):

Уважаемый N,

Вы должны терпеливо отнестись к моему особому психическому состоянию. В то время как я пишу это, я вижу маленького демона, который пытается запутать мои слова и даже мои мысли, и превратить их в быстрый поток образов, возникающих из тумана прошлого, в череду портретов маленького мальчика, сбитого с толку и недоумевающего насчет непостижимо прекрасного, соблазнительно профанного и обманчивого мира.

Это растерянный и зачарованный маленький мальчик играет заглавную роль в следующей «прекрасной и профанной» истории.

С самого раннего возраста Юнга одолевали мрачные тайны: открытые могилы возле семейного дома, у которых его отец-священник возглавлял похоронные обряды, образы сновидения – подземные фаллические черви-людоеды, опасные иезуиты в черном, обезглавленные призрачные силуэты, выплывающие ночью из спальни его матери (см.: Jung, 1963: 6–23). Эти и другие страхи его детства стали причиной обсессивных размышлений Юнга на высшие темы, такие, как Бог и смерть, его попыток постичь окружающие тайны, однако, оставаясь в одиночестве и не получая помощи извне, он только отдалялся от других людей.

Когда ему было три года, брак его родителей был под угрозой и мать несколько месяцев провела в психиатрической больнице. Тогда он почувствовал себя брошенным и совершенно перестал верить в «любовь» (Jung, 1963: 23). Он ни с кем не мог поговорить о своих мрачных фантазиях, о ночных кошмарах, об ужасающих сновидениях или о навязчивых мыслях – и его внутреннее разделение еще более усилилось. Позже Юнг рационализировал это, как если бы тем самым он был посвящен в хтонические тайны земли:

То, что произошло потом, можно сравнить с погребением, и мне потребовалось много лет, прежде чем я снова выбрался наружу. Сегодня я знаю, в чем был смысл этого периода в моей жизни: это позволило внести как можно больше света в окружавшую меня темноту. Это было посвящение в царство тьмы. Так состоялось пробуждение моей интеллектуальной жизни в бессознательном.

Что, конечно, было похоронено, так это невинность Юнга, его страстная, любознательная и любящая натура, его потребность в другом, особенном человеке, с которым можно было бы поговорить о своих заботах и проблемах. Вместо этого он направил эти чувства внутрь и переживал привязанность к красоте природы, к персонифицированным образам своего внутреннего ландшафта. Когда рядом не было никого понимающего из людей, он нашел в природе свою «единственную розу» и полюбил ее. Это создало определенные трудности, потому что красоте его внутреннего мира постоянно угрожали «баобабы» деструктивности и неуверенности в себе: «А я из-за своего „отличия“ уже начал бояться сам себя: мне казалось, что есть во мне нечто такое, чего я сам в себе не знаю, из-за чего меня не любят учителя и избегают товарищи» (Jung, 1963: 64).

Такой стыд и неуверенность в себе вынуждали Юнга замыкаться в себе еще больше. К счастью, он нашел внутри себя сокровища мифопоэтического материала – историй, идей и фантазий, которые помогли ему выстроить доброжелательную альтернативную реальность, внутри которой его приватное детское я могло жить и даже процветать, несмотря на несчастья и дезадаптацию в «реальном» мире.

Юнг пишет:

…я всегда знал, что во мне сосуществуют два человека. Один был сыном моих родителей, он ходил в школу и был глупее, ленивее, неряшливее, грязнее многих. Другой, напротив, был взрослый – даже старый – скептический, недоверчивый. Удалившись от мира людей, он был близок природе, земле, солнцу, луне, погоде; ему ведомы были все живые существа, но более всего – ночная жизнь и сны. Иными словами, все, в чем находил он живого «Бога»…