Дональд Калшед - Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Об окончательном провале свидетельствуют слова, сказанные Христом перед смертью на кресте: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?». Если вы хотите понять всю трагичность этих слов, вы должны осознать то, что Христос увидел, что вся его жизнь, которую он искренне посвятил служению истине, пытаясь воплотить высочайшие идеалы, в действительности была чудовищной иллюзией. Вся его жизнь была полностью посвящена этой миссии, он предпринял честную попытку, но… на кресте весь ее смысл был уничтожен. Однако своей беззаветной преданностью он заслужил дар воскресения тела.

Мы все должны делать то, что делал Христос. Мы должны выполнить свою жизненную задачу. Мы должны совершить свои ошибки. Мы должны прожить жизнь так, как сами ее понимаем. Когда мы так живем, тогда Христос становится нам братом, а Бог действительно становится человеком, то есть Бог становится человеком в нас.

Позже Юнг понимал образ божественного ребенка как символ примирения или «третьей» реальности, возникающей в том случае, если удается выдержать напряжение между противоположностями, то есть как символ трансцендентной функции. Отсюда и «божественность» ребенка, и его трансцендентность. Сознательное страдание приводит Бога вниз, в этот мир, и невинность получает опыт. Это регрессивная часть, сознательная жертва. Но жертва – это не просто утрата, ведущая, как сказал Фрейд, к «заурядному страданию». Сознательное страдание возвышает человека и приближает к аспекту «божественности». Это прогрессивная часть, о которой Пилот узнает от Маленького принца в истории, рассмотренной нами выше. Все прекрасное в этой жизни содержит тайну, нечто невидимое и священное в глубине сердца, то, ради чего стоит жить и умереть, и вот человечек спрятан на чердаке, подсвечники – в саду, а Маленький принц – на другой планете.

В предыдущем разделе мы рассмотрели раннее травматическое внутреннее разделение Юнга и медленный постепенный процесс, с помощью которого произошло его исцеление. Большую помощь ему оказали сновидения и внутренняя работа – больше, чем любой другой человек (насколько мы об этом знаем). Как и у всех людей, переживших травмы, его душа была под угрозой уничтожения. Ее нужно было спрятать и сберечь, и его защиты (которые я называю системой самосохранения) сделали это, прибегнув к мощным силам «иного мира», хотя за это пришлось дорого заплатить ощущением отчужденности и одиночества.

Современная теория диссоциации могла бы сказать, что мир, в который удалилась душа/ребенок Юнга, – это область забвения или психическое оцепенение, но это не так. Это был ни с чем не сравнимо прекрасный, а также ужасный и профанный мир, населенный амбивалентными духовными силами. Юнг обнаружил, что если доверять диалогу с этими силами (через сновидения и активное воображение), то постепенно станет ясно, каковы их особые намерения в отношении души. Уделяя внимание своим сновидениям в тот период, Юнг начал понимать, что его «создатель сновидений» хотел бы, чтобы душа/ребенок нашли себе место в «этом» мире, чтобы она воплотилась и исполнила свое двойственное предназначение здесь-и-сейчас, несмотря на сильную боль, страдания и жертвы, которые неизбежны при интеграции двух миров.

Идея, что мы божественны еще до того, как станем людьми, означает, что наше всемогущество (и нарциссизм) должны быть трансформированы реальностью, что идентификация Эго с Самостью должна быть прекращена ради земной телесной жизни. Эти реалии развития объясняют, почему Юнг был так поглощен образом Христа. Христос был невинным (свободным от греха, так как в нем воплотился Бог), и он добровольно принял крестную муку, (чтобы стать человеком) чтобы Э го, идентифицированное с Богом, было разрушено и лишено иллюзий. Он был предан и оставлен Своим Отцом Небесным. Миф говорит, что принимая это добровольно и сознательно, он смог символически найти свой путь к новой жизни (воскресение). Юнг понял, что такая утрата иллюзий была у него впереди – у него и у его героического (раздутого) Эго. Как он писал в Красной книге, он понял, что нет никакой возможности избежать собственного распятия.

Утверждение Юнга в Красной книге (и в частных письмах), что он «должен стать Христом и должен выстрадать его», часто бывало неправильно истолковано некоторыми авторами, такими, например, как Ричард Нолл, который утверждал, что Юнг отождествил себя с Христом и считал себя основателем новой религии (Noll, 1994). Похоже, что Юнг действительно был склонен к маниакальному бегству в инфляцированную риторику в связи со своим религиозным энтузиазмом (см. выше письмо Фрейду), но в то же время он глубоко осознавал свои тенденции к грандиозности.

Следующее письмо делает это совершенно ясным. В 1959 году, почти через 50 лет после того, как было написано его знаменитое «инфляционное» письмо Фрейду о психоанализе как о религии, один из студентов Юнга напомнил ему об этом и процитировал несколько восторженных фрагментов из него. Юнг ответил:

Большое спасибо за цитату из той проклятой переписки. Для меня это, к сожалению, неуничтожимое напоминание о невероятной глупости, которой я был полон в дни своей юности. Путешествие из страны воздушных замков обратно на землю на самом деле длилось долго. В моем случае «путь пилигрима» состоял в необходимом спуске по тысяче лестниц до тех пор, пока я не смог дотянуться рукой до той горстки праха, которой я являюсь.

(Jung, 1973: 19)

От «страны воздушных замков» до «горстки праха, которым я являюсь». Невозможно представить себе более искреннее и смиренное свидетельство утраты иллюзий и дефляции, что пережил Юнг. Мы могли бы добавить, что вместе с этим он также пережил и утрату невинности, что божественный ребенок Юнга – его Маленький принц – пришел на землю и, освободившись от своего инфантильного всемогущества, открылся ему как символический образ искры индивидуальности в каждом человеке. В результате жизнь Юнга, как и Пилота в истории Сент-Экзюпери, обновилась. Юнг был разделен надвое архаичными защитами. Духовный мир пришел к нему на помощь и спас его детскую душу, укутав ее в «покровах мистерии». Но душа еще не осознала себя как функцию отношений между мирами, потому что еще не рискнула своим всемогуществом, предприняв попытку нисхождения в этот мир.

Наконец, Юнг отдал свою эго-идентичность на милость духовному миру и через это «распятие» смог оценить свою человечность, слишком-человеческую реальность как «горстку праха», которой он был. Это привело его к переживанию сильного горя и страданиям, однако вслед за этим появились «пшеничные поля» необычайной красоты и глубины, та промежуточная реальность, что мерцает в жизни внутри и снаружи. Как сказал Джон Таррант (Tarrant, 1998: 49): «Если мы не позволим себе поддаться соблазну существования в этом мире, то пальцам вечности не за что будет нас ухватить». Юнг впал в соблазн существования в этом мире, был разрушен и, наконец, пальцы вечности ухватили его. Его жизнь, какой он нам ее показал со всеми ее страданиями, является прекрасной парадигмой того, что ждет нас на нашем собственном «пути пилигрима».