Луиджи Зойя - Созидание души

Согласно Ницше, который внес решающий вклад в разработку этой темы: «…жить почти без воспоминаний, и даже счастливо жить без них, вполне возможно, как показывает пример животного; но совершенно и безусловно немыслимо жить без возможности забвения вообще. Или, чтобы еще проще выразить мою мысль: существует такая степень бессонницы, постоянного пережевывания жвачки, такая степень развития исторического чувства, которая влечет за собой громадный ущерб для всего живого и в конце концов приводит его к гибели, будет ли то отдельный человек, или народ, или культура» 34.

До этого он утверждает: «Заветы прошлого суть всегда изречения оракула: только в качестве строителей будущего и знатоков настоящего вы поймете их… Тем, что вы смотрите вперед, ставите себе великую цель, вы обуздываете в то же время ту страсть к анализу, которая своим пышным развитием теперь опустошает современность и делает почти невозможным всякое спокойствие, всякий мирный рост и созревание» 35.

Эти размышления были обращены как к отдельному индивиду, так и к обществу. Общая модель изучения, которую они подразумевают, – это все та же психодинамическая модель. И сама по себе история – это не простой перечень произошедших и не подлежащих изменению событий, а поиск ( istória ), трудное и всегда неполное конструирование их смысла.

Шкала, по которой измеряется история, однако, отсутствует в настоящем и только должна появиться после; так же как и оценка роста, в отличие от выздоровления, возможна в будущем, но не в прошлом.

Для того, кто хочет расти, прошлое существует настолько, насколько оно преодолимо.

Не только инстинкт направляет людей в росте. Животное приходит в мир почти самодостаточным, оно должно только подождать, пока не проявятся уже заложенные в нем инстинкты. Но для нас, людей, расти – это много больше, чем крепнуть физически и позволять функционировать своим инстинктивным потребностям: это означает узнавать, понимать, знать. Именно переплетение физического роста – оставшегося почти неизменным с тех времен, когда появился homo sapiens, – с психологическим ростом усложняет этот процесс и путает его формы от поколения к поколению. Поэтому по поводу первого можно иметь научное, а по поводу второго – только личное суждение.

Однако будет неточным сказать, что из-за этой сложности человек полностью отдалился от инстинкта. В основном он перенес модель функционирования инстинкта в эту новую форму роста, то есть в знание: он трансформировал случайное любопытство в постоянную форму импульса. Знание стало постоянным предметом желания, которому сопротивляются только в исключительных случаях и которому рано или поздно уступают, подобно эротическому желанию или, лучше сказать, еще более ранней потребности в пище. Исключительная популярность образа Одиссея состоит именно в этом. Но если речь идет о переносе инстинкта, это также и его вырождение: он переходит его первоначальные пределы, делаясь всемогущим, почти болезненным, и рано или поздно саморазрушительным. Одиссей сопротивляется голоду и нужде, но не может устоять перед желанием знать, которое толкает его в пещеру циклопа ( Одиссея , IX).

Этот эпизод заключает в себе нечто более сложное, чем обычное разделение на плохих и хороших. Одиссей пристает к острову циклопов, которых поэт описывает несколькими решающими штрихами. Очень сильные, они не испытывают почтения перед богами и законами, питаются животными и земными плодами, которые не выращивают. Греки видят огромную пещеру. Это обиталище циклопа Полифема, сына Посейдона.

Греки хотят завладеть его пищей и убежать. Но Одиссей возражает. Больше, чем голодом, он руководствуется потребностью в открытиях. Когда циклоп возвращается, он приходит в ярость. Он пожирает гостей, которые по греческой традиции были священны. Одиссей готовит ответный план. Он предусмотрительно принес с собой отличное вино, подарок жреца Аполлона. Чудовище оказалось легко напоить. Когда Полифем погружается в глубокий сон, было бы легко его убить. Но Одиссею нужна его сила, чтобы сдвинуть обломок скалы, которым циклоп закрывает вход в пещеру. Сами греки не смогли бы его сдвинуть и оказались бы в западне.

Если Одиссей – это любопытство, которое превращается в постоянное стремление к знаниям, то циклоп представляет собой инстинкт в его грубой, природной форме. Человек, вовлеченный в постоянный поиск знаний, не может себе позволить убить его; ему также недостаточно пользоваться этой природной силой – энергией инстинкта – от случая к случаю, когда ему нужна пища. Он хочет знать, почему эта сила его так влечет. Затем он должен напоить, ослепить и в конце концов подчинить эту силу: именно так поступает культурный импульс, набрасывая на инстинкт узду и делая из него гужевое средство для неистощимого любопытства. Но это приключение стоит Одиссею лучших товарищей, затем его настигает гнев Посейдона, который устраивает новые кораблекрушения. Он вернется в Итаку один. Его товарищи все мертвы. Даже завоевание Трои не стоило ему столь дорого, как страсть к знаниям.

Греческая мифология дает многочисленные предупреждения об опасности избыточного желания знать. Одно из наиболее известных содержится в пьесе Софокла «Царь Эдип».

Упрощенное толкование хочет, чтобы проблема Эдипа была сексуальной, а вечным противником царя был его отец Лай. Как мы увидим в другом случае 36, герой этого мифа больше, чем сексуальной потребностью – присутствующей в других мифах, но не имеющей большого значения здесь, – одержим неистовой страстью к знаниям. Эдип не испытывает соперничества по отношению к Лаю, персонажу, против которого он сражается, не зная его. Он его убивает до того, как встречает Иокасту, то есть не из ревности, а следуя судьбе, которая делает его отцеубийцей. Зато он испытывает смертельную вражду к прорицателю Тиресию, встрече с которым посвящена центральная часть драмы.

Эдипа настигает проклятие не из-за сексуального импульса, а потому что он хочет любой ценой узнать о своем происхождении 37. Тиресий предлагает ему мудрый, мистический, уважающий естественные пределы способ познания. Но Эдип – это духовный потомок Одиссея, который противопоставляет этому потребность знать до конца, предвещающую светское и просветительское мышление. Тиресий посвящен в тайну, но знает, что ее лучше не открывать: не рассеивать – ради упрощающего рассудка – сложность и амбивалентность, сопровождающие глубокие эмоции, символы, первоначальный психологический опыт. Даже здесь урок мифа о проклятом знании ужасен. Эдип осмеивает Тиресия, который практикует искусство познания, будучи слепым. Когда он узнает то, что хотел, то символически принимает это, ослепляя сам себя. Он узнал, что женился на своей матери: он думал, полагаясь на свой напористый рассудок, что ушел далеко; однако же он вернулся в колыбель, из которой вышел младенцем. Его собственное проклятие – более когнитивный, чем сексуальный, инцест: потребность в знании не завоевывает, не проникает в новые области; напротив, она склоняется перед происхождением.