Луиджи Зойя - Созидание души

Широко известно и общепринято, что полис, или город-государство, являлся одним из многих культурных новшеств, появлению которых мир обязан грекам. Полис представлял собой не совокупность граждан, объединившихся для обороны, торговли или какой-либо иной цели, он служил культурной лабораторией. Большое своеобразие полиса, с его демократией для простых граждан, с его случайным и рациональным светским образованием, беспрерывным потоком все новых изобретений, нельзя объяснить простым распространением демократических прав на все население. О введении такой демократии можно было бы объявить в любой момент, хотя бы и сегодня, но это ни в малейшей степени не возымело бы действия на ситуацию духовной нищеты. Новым в полисе было быстрое распространение идеала «пайдейи».

Вплоть до золотого века классической Греции «пайдейя» оставалась культурой души в самом прямом смысле слова; а вызванное ею беспримерное процветание можно объяснить – если нам доставляют удовольствие парадоксальные объяснения – первой и единственной массовой индивидуацией, известной в истории (если слово «массовая» применимо к тридцати или сорока тысячам афинских граждан мужского пола). Указанное своеобразие можно было бы также приписать появлению единственной в истории массовой аристократии (учитывая то обстоятельство, что идеалом мужской элиты являлся гомеровский идеал аристократического «arete», что в переводе означает «совершенство» или «доблесть»). Совершенно очевидно, однако, что такое счастливое сочетание качества и количества не могло продолжаться долго; и помимо того, что оно действительно не было длительным, оно больше никогда не повторилось. Высокий уровень «средней» культуры, сформированный для некоторых институтов и мыслителей, который был некогда подготовлен «пайдейей», должен был процветать в течение долгих столетий, однако эта культура прекратила существовать в качестве культуры души. В нее проникла специализация, ее стали предлагать в форме заранее составленных методик, прекратив стимулировать стремление к развитию своих собственных уникальных способностей и талантов. Софисты, в частности, положили начало появлению нового класса знатоков культуры, удовлетворявших новые потребности. Поскольку они не могли удовлетворить всех, они обратились лицом к тем, кто наиболее настойчиво требовал их внимания, создавая новую «фактическую» элиту, ничего не знавшую о благородстве. Приобретение навыков, которые личность способна усвоить, не имело никакого отношения к следованию своей природе. Поэтому, несмотря на продолжающийся рост числа интеллектуалов, масса людей скоро ощутила разочарование, обусловленное этой культурной утратой; они не поспевали за той скоростью, которая была установлена софистами и их учениками, и они полностью утратили гомеровские идеалы. Одновременно все большему разрушению подвергался демократический институт полиса, пока в итоге он не исчез окончательно под напором драчливых политиков, отличительными свойствами которых часто были низменные интересы и разрушительные устремления, вследствие чего появились тирании и олигархии различного типа.

При этом греческие представления о качестве стали отступать под натиском количественных устремлений римлян; и что, с нашей точки зрения, еще более важно, на смену идеалу совершенного человека пришел идеал специалиста, внимание которого направлено на немедленное достижение конкретных целей, что очень похоже на наши сегодняшние задачи.

Если я взял на себя смелость провести сравнение между индивидуацией и «пайдейей» – вполне отдавая себе отчет в том, чем я рискую, а также осознавая передержки и определенные ограничения, сопутствующие такому сопоставлению, особенно ввиду малого объема статьи, – то это не было вызвано исключительно желанием провозгласить, что идея индивидуации имеет долгую предысторию. Мне также представляется, что, развивая наше понимание индивидуации, целесообразно обсудить психологию самой «пайдейи», а также проанализировать максимально подробно ее первоначальный смысл, ибо она многому способна нас научить. Реконструируя атмосферу, в которой жили наши греческие предки, мы приходим к заключению, что идеал, содержащийся в реализации природного потенциала личности, представляет собой архетипический идеал.

Исходя из такого представления, легче прийти к утверждению, что утрата нашей культурой «пайдейи» привела к вакууму, которому раньше или позже предстояло заполниться юнгианской идеей индивидуации или какой-либо иной формой культурного сознания (например, восточной философией), которая могла бы послужить ее эквивалентом. Тот факт, что анализ начал свою жизнь в качестве терапевтического инструмента, может даже считаться случайностью, ибо анализ раньше или позже должен был пойти по пути индивидуации, что и было впервые предложено Юнгом.

Не обязательно придерживаться экстремальной точки зрения, заставляющей тревожиться в предвидении того, что внимание к клинической специализации – которая все более стимулируется законами, начинающими управлять психотерапией как клинической дисциплиной, – может привести анализ к утрате своего потенциала в качестве объединяющей силы внутри культуры как дороги к росту цельной, сознательной личности. Но если индивидуационный анализ пойдет по пути греческой «пайдейи», то вполне вероятно, что чрезмерная специализация в психотерапии может завершиться тем, что анализ повторит судьбу «пайдейи», на которую ее обрекли софисты: произойдет его быстрая трансформация в ускоренный курс специализированного развития, конечным результатом чего явится постепенное исчезновение первоначальных, основополагающих идеалов.

В данной статье мы попытались обнаружить в идее «пайдейи» важный исторический прецедент концепции индивидуации.

Идею «пайдейи» в наши дни часто неверно истолковывают как практиковавшуюся в Древней Греции форму «обучения». Принятое в настоящее время понимание слова «культура» отличается от первоначального смысла cлов «cultura animi» – «культура души» – и все в большей степени используется в его светском значении, социальной структуры или даже материального инструмента цивилизации. Уроком «пайдейи» является то, что этой внешней и антипсихологической форме культуры некогда противостояла внутренняя форма культуры. Проявляемый в наши дни интерес к индивидуации можно рассматривать как возвращение подавляемого: возвращение к внутреннему смыслу и форме культуры, широко распространенной в Древней Греции, которую Запад должен был бы унаследовать. Однако характерная для Запада склонность к экстраверсии и специализации привела к тому, что ею пренебрегли.