Ги Меттан - Запад – Россия: тысячелетняя война. История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса

Куда подевались наша любознательность, наше стремление увидеть мир таким, каков он есть, а не каким мы хотим его себе представить? Такие вопросы должны задавать себе интеллектуалы, преподаватели, ученые и исследователи – все те, чья профессия – думать, понимать, объяснять. И журналисты, чья профессия – рассказывать о событиях.

Вероятно, первый вопрос, который мы должны сами себе задать – ведь мы же разумные люди или, во всяком случае, считаем себя таковыми – «Почему мы перестали задавать вопросы?»

Какой смутный страх внушает нам перспектива войти в зазеркалье и посмотреть, что делается с той стороны? Чего мы так боимся, почему избегаем смущающих разум вопросов и гипотез? Боимся, а вдруг Путин окажется прав? А вдруг он не такой страшный, как его малюют? Есть все же вопросы, которые нужно иметь смелость себе задавать.

Почему в наших газетах, на радио, на телевидении никогда не задают вопросов о законности, об оправданности и, главное, о необходимости военных интервенций Запада? Зато мы без удержу клеймим попытки стран, которые мы считаем второстепенными, защититься от вторжений. Эффективность провозглашена на Западе критерием превосходства, но почему о ней забывают, подводя итоги военных операций за 25 лет? Сомали, Афганистан, Ирак, Ливия, Сирия, а теперь еще бомбардировки ИГИЛ – а где результаты? Что, эти войны привели к миру? Или, может, «демократические» бомбы, сбрасываемые на головы афганских талибов и малийских исламистов, приносят меньше разрушений и страданий, чем российские бомбы, сброшенные на строптивых чеченцев?

Действительно ли наше представление об окружающем мире настолько объективно, как нам хочется верить? Действительно ли наши действия являются плодом высоких моральных устремлений, а не продиктованы материальными интересами, которые нам неловко демонстрировать? Моральные принципы, на которых зиждется наша внешняя политика, для всех ли они одинаково непоколебимы? Почему в 2014-м границы Украины должны непременно оставаться неизменными, тогда как границы Сербии в 2007-м – нет? Или Чехословакии в 1993-м?

Почему считается, что Россия, проведя референдум в Крыму, попрала международное право, а Европа, санкционировав отделение Косово, – нет? Но ведь в те годы все было совсем иначе, скажете вы. Разве? А можно полюбопытствовать, в чем именно иначе? Когда Россия решила вернуть себе Крым, Евросоюз поднял крик; а когда в 1991-м речь шла о расчленении Югославии – не проронил ни слова. Получается, что русскоязычное население Донбасса и Крыма весит меньше на весах прав человека, чем народы бывшей Югославии? Или возьмите абхазов и южных осетин: у них что ли было меньше права на жизнь, чем у косоваров, когда их вырезали грузины во время погромов 1989 и 1992 годов? [98]

Миллионы, миллиарды долларов потрачены на изготовление осколочных авиабомб и беспилотных самолетов, на оплату услуг частных компаний, поставляющих наемников. Разве не мудрее было бы потратить эти деньги на преодоление нищеты, голода и невежества, являющихся изначальной причиной терроризма? Какая нам польза от вооруженного вмешательства и оккупации Ливии, Афганистана, Ирака, Центрально-Африканской Республики, Мали? Ведь хаоса и несчастий от этого только больше. «Освобожденные» народы, они что, обрели долгожданный мир? Почему-то про это никогда не пишут, зато обвиняют Путина в том, что он поддерживает повстанцев Донбасса.

Почему пресса, столько перьев ломающая в дебатах по поводу свободы слова, никогда не задумается о механизмах отбора и распространения информации? Почему не обсудить, например, книгу немецкого журналиста Удо Ульфкотта? Проработав 17 лет в газете «Франкфуртер Альгемайне цайтунг», собрав материалы и подкрепив свои наблюдения именами и фактами, он показал, как ответственные за ключевые рубрики журналисты ведущих периодических изданий работают на НАТО и как ими манипулируют политические группировки и секретные службы Германии. Его исследование немедленно было подвергнуто критике как «теория заговора», но факты опровергать так никто и не решился. Более того, эти факты подтвердились другим исследованием, проведенным Уве Крюгером, аналитиком из Немецкого института журналистики [99].

Почему журналисты находят правильным брать интервью у главы Комитета солдатских матерей, связанного с неправительственными и антиправительственными организациями, – но при этом обходят вниманием выступления украинских солдатских матерей, которые несколько недель подряд борются в Киеве против того, чтобы их сыновей угоняли воевать и убивать своих соотечественников в Донбасс? Почему политика государства подлежит критике только тогда, когда дело касается России? Почему не критикуют шаги, предпринимаемые Брюсселем, Вашингтоном или Киевом?

Китайские, российские, венесуэльские или иранские журналисты по малейшему подозрению в инакомыслии теряют работу. Но мы-то, западные журналисты, находящиеся в привилегированном положении и работающие в условиях свободы и демократии, почему мы никогда не задумаемся, действительно ли так уж свободны информационные агентства, телевизионные каналы и газеты – которые, кстати, очень даже зависят от прямых и непрямых дотаций государства? В чем Радио «Свобода» или канал «Фокс ньюс» свободней и объективней, чем канал «Россия сегодня»? Или крупные западные информационные агентства, государственные и частные, в чем они объективней, чем российское агентство Итар-Тасс?

Почему западные СМИ, почти все принадлежащие крупным промышленным магнатам или корпорациям, никогда не ставят вопрос о единстве интересов и необходимости разделять идеологию своих владельцев? Работать в газете, финансируемой каким-нибудь банком, военным предприятием или министерством иностранных дел – это ведь накладывает какие-то обязательства. А не оказывают ли спонсоры СМИ на западных журналистов такое же сильное давление, как, скажем, на китайских – китайская компартия?

Пресса никогда не была независимой, журналисты это знают, а объективность существует только в учебниках по этике. Но в последние пятнадцать лет резкое падение рекламных сборов и появление социальных сетей привели традиционные СМИ к кризису, который обострил требования правды и объективности. Для журналистов это запретная тема. Страх потерять работу, задеть рекламодателей и лишить печатный орган поддержки государственных структур привели к тому, что любознательность журналистов заметно поубавилась, зато выросла готовность соответствовать запросам политических и экономических воротил.