Жан-Ив Борьо - Макиавелли

20 сентября Синьория расписалась в своей полной беспомощности: у нее нет посла для отправки с миссией к французскому двору, она не знает, какие полномочия можно ему дать, и, наконец, у нее нет больше средств… Потеряв всякое терпение, Франческо делла Каза бросил миссию и уехал в Париж «на лечение»… Между тем двор отбыл в Блуа, где Макиавелли, оставшись один, выбивался из последних сил, пытаясь умерить нетерпение кардинала Руанского. Ситуация все больше обострялась: Макиавелли внезапно узнал о появлении при дворе нежелательного соперника – неаполитанского «секретаря», приехавшего для подписания договора, очевидно идущего во вред интересам Флоренции. Не считая того, что влияние папы, который был намерен создать в Романье государство под управлением своего сына, герцога Валентино, постоянно росло: «Король потворствует папе во всем, и в большей мере оттого, что его величество не хочет открыто выступать против его неуемных желаний, а вовсе не оттого, что желает понтифику победы». Но удовлетворится ли семейство Борджа Романьей? Все свидетельствовало против этого, тем более что герцог Валентино не скрываясь говорил, что будет способствовать возвращению во Флоренцию клана Медичи, а точнее, приведет к власти Пьеро Медичи. Только Франция способна была умерить его аппетиты, а Флоренция ничего не делала, чтобы сохранить ее поддержку. Единственным выходом было раздавать обещания от имени нового посла, который не сегодня завтра пустится в дорогу, чтобы уладить дело со швейцарцами.

26 сентября двор по-прежнему оставался в Блуа. Финансовое состояние Макиавелли было плачевным, и он извещал об этом Синьорию: «Я живу на постоялом дворе, содержу трех лошадей и не могу обходиться без денег!» В Италии события развивались стремительно, опасность была все ближе. Герцог Валентино занимал все новые территории, и вскоре стало известно, что он без боя захватил города Римини и Пезаро у самых границ Тосканы. Это образумило Синьорию, и она объявила о немедленной отправке большой суммы денег для швейцарцев и прибытии нового посла Пьерфранческо Тозинги, который должен был выехать во Францию 16 октября. После отъезда Франческо делла Каза Макиавелли обрел свободу действий. Получив добрую весть, он вскочил на коня, поскакал к кардиналу Руанскому, который находился в 8 лье (35 километрах) от Блуа, и тут же сообщил ему о «вероятном» прибытии нового представительного посольства. Несколько раздраженный этой театральной сценой с участием юнца, которого Флоренция направила к нему послом, кардинал, приняв к сведению сказанное, отвечал ему с известной долей сдержанности: «Ты сообщил нам об этом. Это правда. Но мы умрем до приезда твоих послов… Однако мы сделаем все, что потребуется, чтобы кое-кто другой умер раньше нас…» Этот разговор состоялся 11 октября. В Нанте, куда перебрался двор, Макиавелли с радостью сообщил по-настоящему хорошую новость: аванс в 10 000 флоринов в счет невыплаченного жалованья (в размере 35 000 флоринов) был официально отправлен швейцарцам. Это стало реальным шагом навстречу союзнику. Французы оценили его по достоинству и немедля послали к герцогу Валентино сказать, чтобы он более не чинил урон флорентийцам, что герцог крепко запомнил. Во время одной из бесед по поводу опасной политики Чезаре Борджа между Макиавелли и кардиналом произошел знаменитый диалог: кардинал утверждал, «что итальянцы мало смыслят в военном деле». Макиавелли, как истинный итальянец, почувствовал себя уязвленным и отвечал ему, «что французы мало смыслят в политике, иначе они не допустили бы такого усиления Церкви». [48]Однако в своей дипломатической переписке он проявлял больше сдержанности и призывал Синьорию быть осмотрительнее и забыть об оскорблениях, так как судьба Флорентийской республики зависела теперь от Франции, которая была единственной державой, способной навести порядок на Апеннинском полуострове, обуздав папу, императора, венецианцев и миланцев.

Остаток долга обещали выплатить «без отлагательства». Это вызывало раздражение, но в целом положение Макиавелли при дворе укрепилось. Он устал и помышлял только о возвращении домой. Судьба не пощадила его: еще за месяц до отъезда умер отец; потом, уже в его отсутствие, умерла сестра Примавера, супруга Франческо Верначчи. Надо было приводить «дела» в порядок («restano le cose mie in aria e senza essere ordinate», ит. «дела мои пришли в расстройство и пребывают в полном беспорядке»), заниматься наследством и думать о положении семьи. Макиавелли испросил у Синьории разрешение приехать на месяц во Флоренцию. Была и другая причина вернуться домой: верный его соратник и помощник Агостино Веспуччи, двоюродный брат Америго, писал, что «некоторые силы» во Флоренции добиваются его ухода с поста секретаря. Наконец, был и более приятный повод, заставлявший его торопиться с возвращением домой, в лице Мариетты Корсини, на которой он женится в августе 1501 г. А пока надо было ехать вместе со двором Людовика XII в Тур, куда он прибыл 21 ноября. В ожидании приезда Тозинги, который медлил в пути, Макиавелли направлял во Флоренцию свои последние, весьма взвешенные советы, пытаясь убедить Синьорию в необходимости использовать любые средства для сохранения союза с Францией. Тозинги был хорошим другом, и Макиавелли писал и ему, посвящая в детали «устройства» французского двора. В конце декабря пришло столь долгожданное предписание возвращаться во Флоренцию. Он отправил последнее письмо Синьории, в котором сообщалось о приезде немецкого посла с предложением мирного договора между двумя державами и создания коалиции в условиях угрозы вторжения турок в Европу. [49]И наконец он отправился в обратный путь и 14 января 1501 г., через полгода после начала посольства, вернулся домой.

Что вынес он из этого долгого и трудного путешествия? Возможно, знание французского языка, поскольку его написанные по-итальянски письма пестрят французскими выражениями и отдельными словами («Il Cardinal rispose che non era rien»), хотя устное общение сторон велось на латыни, языке международных контактов того времени, усвоенной весьма приблизительно, для которой было характерно свободное обращение с синтаксисом, о чем свидетельствуют многие дипломатические послания. Но также и некую картину французской жизни, которая возникает между строк в трактате 1501 г. «Рассуждение о мире между императором и королем» (Discursus de pace inter Imperatorem et Regem). Французский король, с которым он близко общался в течение долгих месяцев кризиса в отношениях Франции и Флорентийской республики, был в его представлении гарантом единства страны, «ни с кем не сравнимый порядком в своем королевстве», и потому если кто думает, что «французские провинции и князья готовы поднять восстание, то он глубоко заблуждается». Картина французской жизни еще пополнится новыми богатыми впечатлениями во время последующих миссий (в 1504, 1510 и 1511 гг.). Но именно во время первого своего посольства во Францию он воспылал ненавистью к проволочкам и нерешительности, отражение которой мы встречаем и в «Государе», и в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия». Потому что именно из-за склонности к промедлению у французов сложилось нелестное представление о флорентийцах: «Они почитают вас за людей пустых и бесполезных», так как имеют уважение только к тому, «кто вооружен и готов им что-нибудь дать», и видят, что республика «не имеет ни оружия, ни власти хоть что-нибудь им дать». И следовательно, итальянские княжества и республики, если они хотят выжить в противостоянии с национальными государствами, должны рассчитывать на собственную военную силу и всячески укреплять ее.