Жан-Ив Борьо - Макиавелли

Макиавелли из первых уст узнал о резне, случившейся в Сенигаллии: Валентино сам хвастался перед ним, как хитростью одолел врагов. В «Государе» – сочинении, которое с полным правом можно назвать шедевром лаконичности, – Макиавелли подробно (см. гл. VII) останавливается на деталях тогдашнего заговора (и возвращается к той же теме в «Рассуждениях»), но мы не должны забывать, что этим примером он показывает также границу честолюбивых замыслов нового государя, слишком зависимого от случая (болезни) и от других лиц (своего отца папы Александра VI): «Обозревая действия герцога, я не нахожу, в чем можно было бы его упрекнуть; более того, мне представляется, что он может послужить образцом всем тем, кому доставляет власть милость судьбы или чужое оружие. Ибо, имея великий замысел и высокую цель, он не мог действовать иначе: лишь преждевременная смерть Александра и собственная его болезнь помешали ему осуществить намерение». Иными словами, речь идет о превратностях судьбы, на которые Чезаре никоим образом не мог повлиять, несмотря на свою неоспоримую личную отвагу.

Однако больше всего репутации Макиавелли повредило то, что, приводя в качестве положительного примера Борджа, он представил его как образец необходимой жестокости, что казалось недопустимым с точки зрения морали (гл. XVII): «Чезаре Борджа многие называли жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повиновению».

Если Макиавелли подчеркивает необходимость применения жестокости, то лишь потому, что глубоко убежден: люди дурны по натуре («Они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману… их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но, когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся. И худо придется тому государю, который, доверившись их посулам, не примет никаких мер на случай опасности»).

Поэтому государю следует рассчитывать не на достоинства подданных, а на их по преимуществу дурную природу: «Люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно». Люди, движимые наиболее пагубными из своих социальных инстинктов, ведут себя дурно, и относиться к ним надо соответственно, остерегаясь их ответной реакции: ненависть потенциально опасна, и государство находится под постоянной угрозой «заговора». Отсюда вытекает необходимость предпринимать меры предосторожности: «Государь должен внушать страх таким образом, чтобы если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушить страх без ненависти. Чтобы избежать ненависти, государю необходимо воздерживаться от посягательств на имущество граждан и подданных и на их женщин. Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества».

Внутренне порочные, люди и в области политики стремятся освободиться от минимальных моральных ценностей, даже если это идет вразрез с их собственными интересами, поэтому бессмысленно придавать чрезмерное значение исполнению данных обещаний. Макиавелли, закладывая долговременную традицию, согласно которой держать слово вовсе не обязательно, сделал попытку опереться на Цицерона, который ничего подобного не утверждал. В «Государе» мы читаем: «Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание. Такой совет был бы недостойным, если бы люди честно держали слово, но люди, будучи дурны, слова не держат, поэтому и ты должен поступать с ними так же». Иными словами, государь должен быть хитрым как лис (что, как мы уже показали, Цицерон в трактате «Об обязанностях» сурово осуждал, находя подобное поведение недостойным человека): «Всегда в выигрыше оказывался тот, кто имел лисью натуру. Однако натуру эту надо еще уметь прикрыть, надо быть изрядным обманщиком и лицемером, люди же так простодушны и так поглощены ближайшими нуждами, что обманывающий всегда найдет того, кто даст себя одурачить». Лисья натура означает стремление государя разделять мораль и политику, действуя ради собственного блага и долговечности своего государства, во имя принципа эффективности, и отбрасывая всякие чувства, что христианскому сознанию той эпохи казалось неприемлемым.

Вместе с тем нельзя сказать, что чудовищные истины, представленные в «Государе», абсолютно оригинальны для творчества Макиавелли и возникают в тексте книги неожиданно, как некий разрыв в последовательности авторской мысли; они явно вытекают из его предшествующих размышлений. Так, рассуждения о роли судьбы отнюдь не новы и встречаются уже в работе 1503 г. «Речь об изыскании денег»: «Судьба не изменится, если не изменишь свое поведение», но главным образом в его «Фантазиях» от 1506 г., где он призывает читателя «испытывать судьбу» и «меняться в зависимости от обстоятельств». Не случайно его сентенции о неумении применяться к обстоятельствам основаны на примере политики, проводимой Содерини («Рассуждения», кн. III, гл. IX): «Пьеро Содерини… ко всему, что он делал, подходил с человечностью и терпением; пока обстоятельства соответствовали (conformi) образу его действий, его родина процветала; но когда обстоятельства сложились таким образом, что следовало порвать с терпением и смирением, он не сумел этого сделать и в результате погубил и себя, и родину». Новым в «Государе» стало то, что эти мысли, даже прошедшие проверку долгим опытом Макиавелли в качестве политика и дипломата, связанного с «народной» партией, здесь представлены в концентрированном виде, как руководство к срочному действию, шокирующее краткостью формулировок и призванное вывести томный гуманизм из его сонного резонерства. Годы и годы академических споров о роли фортуны в судьбе человека у Макиавелли сжимаются до одной-единственной фразы, стоившей ему немало тяжких упреков: «Фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать» (гл. XXV).

«Пинать» судьбу надо прежде всего потому, что Италия Макиавелли – это воюющая страна. Состояние, в котором она живет, бесконечно далеко от христианской (или гуманистической) мечты о всеобщем мире. Государь, к которому обращается Макиавелли, – это воин, и он не может быть никем иным. Речь идет о выживании государства, и ради этого нужны и законы, и войско: «Основой же власти во всех государствах – как унаследованных, так и смешанных и новых, – служат хорошие законы и хорошее войско. Но хороших законов не бывает там, где нет хорошего войска, и наоборот, где есть хорошее войско, там хороши и законы». Поэтому верховный правитель Италии, ее доблестный «избавитель», должен разбираться в военных вопросах – только так он наверняка сумеет добиться объединения страны: «Не могу выразить словами, с какой любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой жаждой мщения, с какой неколебимой верой, с какими слезами! Какие двери закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть преградила бы ему путь? Какой итальянец не воздал бы ему почестей?» Оставалось посвятить государя в тайны военного искусства…