Патти Смит - Просто дети

Я пыталась пробиться через наркотическую завесу. Наконец, его сознание ненадолго прояснилось, и он зашел к нам. Роберт лежал в жару, бредил. Я боялась, что он умрет.

– Его надо показать врачу, – сказал ангел-морфинист. – Вам надо уйти отсюда. Здесь вам не место.

Я взглянула на его лицо. В его мертвенных синих глазах было написано все, что он перенес. На миг во взгляде затеплилась жизнь. Он беспокоился – не о себе, а о нас.

У нас не было денег, чтобы расплатиться за номер. Едва забрезжила заря, я разбудила Роберта, помогла ему одеться и спуститься по пожарной лестнице. Оставила его на тротуаре, а сама поднялась за нашими папками. Они составляли все наше имущество.

Подняв глаза, я увидела, что несколько печальных жильцов машут носовыми платками. Высовываются из окон с криками: “Прощайте, прощайте”. Вот что они говорили детям, сбежавшим из Чистилища.

Я остановила такси. Погрузила Роберта, затем папки. И прежде чем забраться в такси сама, бросила последний взгляд на скорбное великолепие этой сцены: машущие руки, зловещая неоновая вывеска “Оллертон” и ангел-морфинист, поющий на пожарной лестнице.

Роберт положил голову мне на плечо. Я почувствовала, как напряжение уходит из его тела.

– Все уладится, – сказала я. – Я вернусь на работу, а ты выздоровеешь.

– Мы прорвемся, Патти, – сказал он.

Мы поклялись, что больше никогда друг дружку не оставим, пока оба не почувствуем, что готовы идти по жизни в одиночку. И эту клятву мы не нарушили, хотя впереди нас ожидало еще много всяких разностей.

– Отель “Челси”, – сказала я таксисту, выворачивая карманы в поисках мелочи. В своей платежеспособности я была далеко не уверена.

СЕГОДНЯ Я – МАЙК ХАММЕР [48]: СМОЛЮ СИГАРЕТЫ “КУЛ”, читаю грошовые детективы, сижу в холле и дожидаюсь Уильяма Берроуза. А вот и он, чертовски элегантный: темное габардиновое пальто, серый костюм, галстук. Несколько часов я дежурю на посту, кропаю стихи. И вот Берроуз выкатывается из “Эль-Кихоте”: подвыпивший, слегка растрепанный. Поправляю ему галстук, ловлю для него такси. Так уж у нас с ним заведено, по молчаливой договоренности.

В промежутках между выполнением этих обязанностей изучаю местные нравы. Глазею, как тусовщики слоняются по холлу. Стены завешаны всяческой мазней – гигантскими, режущими глаз картинами, которые их авторы втюхали Стэнли Барду вместо арендной платы. Энергия и отчаяние оборотистых юных дарований бьют в отеле через край. Тут выходцы из всех социальных слоев. Бродяги с гитарами и удолбанные красавицы в викторианских платьях. Поэты-торчки, драматурги-торчки, кинорежиссеры-банкроты, французские актеры. Всякий, сюда входящий, – уже кто-то, даже если во внешнем мире он – никто.

Лифт поднимается медленно. Доезжаю до восьмого – может, Гарри Смит [49]у себя? Берусь за дверную ручку, но за дверью – мертвая тишина. Стены желтые, казенные, как в школе. По сути, как в тюрьме. Иду в наш номер по лестнице. Захожу пописать в общий туалет на этаже, объединяющий нас с неведомыми нам жильцами. Отпираю нашу дверь. Роберта нет – только на зеркале записка. “Пошел на большую 42-ю. Я тебя люблю. Синь”. Подмечаю: он разложил свои вещи по местам. Мужские журналы сложены в аккуратный штабель. Проволочная сетка скатана в рулон и обвязана, баллончики с краской выстроились в ряд под раковиной.

Включаю электроплитку. Наливаю воды из-под крана. Сначала льется какая-то бурая жижа. Пусть стечет. Ничего страшного, это только ржавчина и минералы – так говорит Гарри.

Мои вещи в нижнем ящике. Карты таро, шелковые ленты, банка “Нескафе” и моя личная чашка – реликвия детства с портретом Дядюшки Уиггили, кролика-джентльмена [50]. Вытаскиваю из-под кровати свой ремингтон, поправляю ленту, вставляю свежий лист бумаги ин-октаво. У меня уйма материала.

Роберт сел в кресло под монохромной работой Ларри Риверса [51]. Он был очень бледный. Я встала на колени, взяла его за руку. Ангел-морфинист сказал, что иногда в “Челси” дают номер взамен на произведения искусства. Я решила предложить наши. Свои парижские рисунки я считала сильными. А работы Роберта несомненно превосходили все, что висело в холле. Но первой помехой на моем пути стал управляющий Стэнли Бард.

Гордой походкой я вошла в его кабинет и уже готовилась воспеть нам хвалу. Но он тут же показал мне жестами, чтобы я удалилась, а сам продолжал телефонный разговор, казавшийся бесконечным. Я присела на пол рядом с Робертом и задумалась о нашем положении.

Гарри Смит материализовался внезапно – словно бы вышел из стены. Растрепанные серебряные волосы, нечесаная борода. На меня уставились горящие любопытством глаза, увеличенные линзами очков а-ля Бадди Холли. Гарри взбудораженно сыпал вопросами, в которых тонули мои ответы:

– Кто вы как у вас с деньгами вы близнецы почему у тебя на запястье лента?

Он дожидался свою приятельницу Пегги Байдермен – надеялся позавтракать за ее счет. Удрученный собственными неурядицами, он все же посмотрел на нас сочувственно и принялся хлопотать вокруг Роберта, который от слабости даже голову не мог приподнять.

Гарри стоял перед нами, слегка сгорбленный, в потрепанном твидовом пиджаке, льняных брюках и замшевых сапогах, склонив голову набок, точно смышленая охотничья собака. Тогда ему едва перевалило за сорок пять, но на вид он был совсем старик – правда, с нескончаемым запасом ребяческого энтузиазма. Перед Гарри благоговели: он составил “Антологию американской народной музыки” [52], которая на кого только не повлияла – от совершенно безвестных гитаристов до Боба Дилана.

Роберт говорить не мог – сил не было, а я, пока дожидалась своей аудиенции у Барда, побеседовала с Гарри о музыке Аппалачских гор. Гарри упомянул, что снимает фильм по мотивам пьес Брехта, и я продекламировала кусок из “Пиратки Дженни”. Так между нами завязалась дружба, хотя Гарри был слегка обескуражен нашей бедностью. Он бродил за мной по холлу, повторяя:

– Неужели вы не богачи? Ты точно уверена?

– Нам, Смитам, разбогатеть не суждено, – сказала я. Он остолбенел.

– Твоя фамилия на самом деле Смит? Ты точно уверена?

– Да, – ответила я, – и тем более уверена, что мы с вами родня.

Мне разрешили вновь войти в кабинет Барда. Я постаралась представить все в наилучшем свете. Сказала, что прямо сейчас еду на работу за авансом, но у меня есть интересное предложение – он может получить произведения искусства, которые намного дороже гостиничного номера. Расхвалила Роберта, вызвалась оставить наши папки в залог. Бард окинул меня скептическим взглядом, но поверил на слово. Не знаю уж, ждал ли он хоть чего-то хорошего от наших творений, но мое обещание выйти на работу, пожалуй, произвело на него большое впечатление.