Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Пол Расселл: Люди знающие поймут весь ужас Хюртгена по числу «самострелов» и беспрецедентному уровню дезертирств. Отчаянный момент на Западном фронте наступил тогда, когда для того, чтобы остановить усиливавшееся дезертирство, расстреляли несчастного, неоднократно дезертировавшего рядового Эдди Словника (это было единственной казнью дезертира на всем Европейском театре военных действий) [171].

Штаб-сержант Дэвид Родерик: Во время очередного артиллерийского обстрела я укрылся под деревом, но мощный разрыв и осыпавшая меня шрапнель заставили меня выскочить из убежища. Я получил контузию, а моего радиста убило. Я не понимал, где я и что делаю. Кто-то отвел меня в медсанчасть, и 24 ноября 1944 года меня эвакуировали из Хюртгена. Так случилось со многими солдатами.

Меня осмотрели в госпитале и поставили диагноз: «боевое истощение». Как лечат от боевого истощения? Дают таблетку, которая валит солдата в сон на целые сутки. Солдаты называли эти таблетки «меланхоличная 88» [172]. Эти таблетки давали три раза, так что страдавшие боевым истощением спали трое суток.

Алекс Кершо: Битва за лес Хюртген была катастрофой эпического масштаба. Боевые и небоевые потери личного состава Четвертой дивизии составили 5260 человек. Это были сцены уничтожения, которые и вообразить невозможно.

Эдвард Дж. Миллер: Когда Битва за лес Хюртген закончилась, взводами командовали рядовые. В одной из рот Двадцать второго полка из всех служивших в начале сражения, 16 ноября, людей остался один-единственный солдат. В первую неделю декабря этот солдат все еще был бойцом роты, в которой оставался один лейтенант. 28-я пехотная дивизия и приданные ей подразделения примерно за две недели потеряли убитыми, ранеными, пропавшими без вести, взятыми в плен почти 6 тысяч человек.

В течение войны личный состав Четвертой дивизии составляли примерно 14 300 человек. В ходе войны, начиная со дня высадки в Нормандии и по май 1945 года, потери дивизии составили примерно 35 тысяч человек. Т. е. дивизия обновилась примерно на 250 процентов. 95 % потерь приходились на стрелковые части.

Алекс Кершо: Для тех, кто участвовал в боях за лес Хюртген, это сражение стало самым обидным поражением. Сэлинджер испытал это поражение на собственной шкуре. Немцы перебили или ранили 24 тысячи американцев – в дополнение к девяти тысячам, вышедшим из строя в результате истощения, болезней и дружественного огня. Сэлинджер своими глазами увидел тщету и ужас огромных потерь.

Мак Моррисс: Они оставили за спиной своих мертвых, и лес смердел смертью еще долгое время после того, как убрали последнее тело. Еще долгое время после того, как шрамы солдат затянулись, лес будет нести на себе шрамы, оставленные нашим наступлением. Но у пехотинцев есть шрамы, которые никогда полностью не затянутся [173].

Эдвард Дж. Миллер: Количество выпущенных снарядов было так велико, что даже в наши дни правительство Германии нанимает компанию, которая занимается ликвидацией взрывчатых веществ в лесу Хюртген.

Барбара Граустарк: Вряд ли кто-нибудь из множества находившихся в зале нью-йоркских полицейских узнал Дж. Д. Сэлинджера, который тайком приехал поездом из своего уединения в Корнише, Нью-Гэмпшир, в Нью-Йорк, чтобы удивить бывшего шефа детективов Джона Л. Кинана и своего боевого товарища на устроенном в честь Кинана обеде. Сэлинджер приехал на банкет просто как «еще один джентльмен» – высокий, седеющий, слегка ссутулившийся в его 59 лет, одетый в неформальный костюм. Но смягчившиеся с возрастом воспоминания Сэоинджера о Кинане («Быть с ним в окопах было утешением… В Нормандии он запевал для нас песни»), как и его старомодная манера держаться, тронули участников банкета. По словам одного из участников того сборища, «его личность расцвела» [174].

Джон Л. Кинан: [Сэлинджер] очень нормален. Он – добрый, чувствительный человек, с которым приятно общаться, у него отличное чувство юмора. Все, что я о нем знаю, свидетельствует в его пользу.

Хелен Дьюдбар: Во время торжества в честь Кинана мой приятель, журналист, назвавшийся по имени и указавший род своих занятий, в течение получаса разговаривал с Сэлинджером. Мой приятель вспоминает, что Сэлинджер был одет в хорошо сшитый твидовый костюм, что Сэлинджер был высоким, слегка сутулым, сухопарым, очень бледным и совершенно седым. Это был источенный временем, потускневший образ темноглазого молодого человека, разрешившего опубликовать свою фотографию на обложке двух изданий романа «Над пропастью во ржи».

Сэлинджер дружелюбно, но сдержанно говорил преимущественно о Кинане и семье Кинана, к которой он питал глубокое уважение. Разговор вели спокойно, тихими голосами. Мой приятель не понимает, сказал ли Сэлинджер что-то, или его выдало поведение, но помнит, что ушел со странным ощущением того, что только что разговаривал с человеком, который «до смерти боится не слишком приятных людей».

Дэвид Шилдс: В эпизоде с обедом в честь Кинана меня поражает исключительная преданность Сэлинджера боевым товарищам, вместе с которыми он воевал и избежал смерти. Его семья, его жены, его дочь, друзья детства, друзья по литературе, редакторы, люди из родного города – всех их Сэлинджер давно уже покинул. Но через 34 года после войны он охотно открылся незнакомым людям, даже журналистам для того, чтобы снова пережить события в Нормандии и поделиться воспоминаниями о войне со своими бывшими товарищами, которые остались его товарищами навсегда. Это – важное доказательство глубокого воздействия, которое оказала на Сэлинджера война.

Шейн Салерно: Открытка, которую Сэлинджер послал Полу Фицджеральду 20 декабря 1979 года, через 35 лет после окончания войны, адресована «старому ветерану».

Граница Бельгии и Люксембурга, зима 1944–1945.

Неожиданное контрнаступление немцев в Арденнах ударило и по понесшему страшные потери Двенадцатому пехотному полку Сэлинджера, боевые порядки которого смешались. Многие части были отрезаны или уничтожены. Сэлинджер стал свидетелем кровопролитного сражения двух армий и применения немцами штурмовых групп, укомплектованных детьми. Сэлинджер был первым кандидатом в безымянные мертвецы.

Дж. Д. Сэлинджер(выдержка из письма Полу Фицджеральду, 3 февраля 1960 года):

Пару недель назад по телевизору показывали фильм о сражении на Арденнском выступе. Как снег, дорога и придорожные указатели восстанавливали память о ситуации [175].

Марта Джеллхорн: Все они рассказывают, что это было местностью, где положили множество фрицев. Пейзаж был как на рождественской открытке: гладкие занесенные снегом холмы, ленты лесов и деревни, уютно устроившиеся меж холмов. На расстоянии снега придавали пейзажу безмятежность. На рассвете и при закате снег был розовым, а в лесах клубился туман, и казалось, что леса источают покой. Днем на небе появлялись следы, оставленные выбросами двигателей самолетов, а на дорогах, обычно запруженных военным транспортом, образовывались опасные наледи. Громыхала артиллерия, рвались бомбы, сброшенных бомбардировщиками Thunderbolt. Казавшиеся уютными деревушки при ближайшем рассмотрении оказывались грудами развалин, в которых действительно было много мертвых немцев. Это было во время немецкого контрнаступления через Люксембург и Бельгию, которое теперь было отброшено. Как говорилось в коммюнике того времени, немцев «сдерживали». Как говорили в тех же коммюнике, ситуация была «неустойчивой». Можно сказать: «смерть и разрушение», но эти слова ничего не значат. Но если задуматься над их значением, они становятся жуткими [176].