Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Джордж Напп: На Рождество 1944 года я при свете свечей проводил рождественскую службу в амбаре у дороги, ведущей к линии фронта. Дело было в маленьком городке у реки, отделявшей Люксембург от Германии. Подсвечники и свечи были взяты в разбомбленной городской церкви. На службе присутствовали люди всех исповеданий. В хоре осталось только трое. Четвертого хориста взяли в плен немцы. На следующее утро я вел рождественские богослужения в зале для игры в боулинг в другом городке, чуть дальше от фронта [196].

Полковник Герден Ф. Джонсон: Во время оттепели из-под снега показались обезображенные тела немецких и американских солдат, лежавшие там, где они замерзли во время зимних боев. В полях воняли трупы сотен убитых коров, а вдоль дорог стояли вереницы разбитых грузовиков и валялись разорванные в клочья лошади и обломки, валявшиеся там, куда их отбросило взрывами. Там, где бои шли на таких коротких дистанциях, что даже выход из помещения грозил гибелью, по углам комнат лежали человеческие экскременты. Эта часть Германии, к северу от точки, где сходятся границы Германии, Франции и Бельгии, была самой грязной местностью, в какой когда-либо доводилось сражаться Двенадцатому полку [197].

Марта Джеллхорн: Там были разорванные напополам грузовики и танки, разнесенные буквально на части, артиллерийские позиции, разбитые прямыми попаданиями бомб. Вокруг валялись изуродованные или сплющенные предметы из стали и всякая всячина – документы, жестяные банки, патронташи, каски, одежда, обувь… А еще там валялись, в полном небрежении и потерявшие человеческий вид, окоченевшие трупы немцев. Потом там было скопление домов, сожженных и разграбленных, от которых остались лишь отдельные стены, а вокруг лежали раздутые до невероятных размеров трупы коров. Дорога шла вдоль опушки соснового леса и выходила на плоское, занесенное снегом поле, усеянное трупами лежавших грудами в нелепых позах немцев. Некоторые тела казались темными бесформенными овощами.

В Варнахе, по другую сторону главной дороги на Бастонь, солдаты, которые брали, сдавали и снова брали эту несчастную деревушку, теперь осматривали поле битвы. А еще они осматривали развороченное нутро двух немецких танков и самоходного орудия, которые были подбиты на этом поле. В Варнахе пахло смертью; при отрицательной температуре у запаха смерти был острый запах гари.

Чуть далее по улице машина командира тянула трейлер, в кузове которого, как в каком-то призрачном камине, были штабели наваленных друг на друга трупов немецких солдат [198].

Хэнсон У. Болдуин: Коренной причиной неудачи немцев было отсутствие военной мощи, которая соответствовала бы причудливым и экстраординарным целям Гитлера. И, как это часто бывает в тоталитарных обществах, немцы недооценили стойкость своих противников… Когда прошел шок, вызванный внезапностью немецкого наступления, американские войска, особенно обстрелянные дивизии-ветераны, пришли в себя, стали сражаться и умирать… Возможно, это главный не поддающийся точной оценке фактор войны: знание того, когда люди внезапно и зачастую по собственной воле совершают поступки немыслимой, отчаянной отваги [199].

Пол Фицджеральд(выдержка из неопубликованного стихотворения):

Боевая Четвертая дивизия закалилась, пройдя Нормандию, Париж и Люксембург. Линия Зигфрида пугала, но вскоре была разбита вдребезги.

Полковник Ричард Марр: Двенадцатый пехотный полк держался, держался, несмотря на столь неблагоприятные обстоятельства, что даже задним числом трудно поверить в то, что на протяжении месяцев непрерывных боев было можно проявлять такую отвагу и честь, какими отмечены действия солдат и офицеров Двенадцатого полка [200].

Шейн Салерно: За оборону Люксембурга Двенадцатый пехотный полк удостоился благодарности президента как выдающееся соединение.

Марта Джеллхорн: Многие были убиты и ранены, но оставшиеся в живых стабилизировали неустойчивую ситуацию и постепенно переломили ее, заставив противника отступить. Наконец, как было сказано в коммюнике, выступ был ликвидирован. Сделать это было нелегко и не быстро, и сделано это было не безымянными сущностями – армиями, дивизиями, полками. Это сделали люди – бойцы Двенадцатого полка, каждый из них [201].

Солдат, стоящий над телом замерзшего солдата.

Джон Толанд: Воля немецкого солдата была сломлена. Ни у кого из выживших при отступлении не осталось ни малейшей надежды на победу Германии [202].

Алекс Кершо: Жестокой кульминацией боевого опыта Дж. Д. Сэлинджера на Европейском театре военных действий стали бои за Арденнский выступ. Он был окружен океаном человеческих страданий и уничтожения. Поверить в то, что Сэлинджер во многих неизвестных отношениях не изменился, невозможно.

Шейн Салерно: Существует распространенное мнение, что Хемингуэй и Сэлинджер встречались только два раза, в Париже и в лесу Хюртген. Однако была еще одна встреча, во время сражения за выступ. 16 декабря 1944 года, в первый день боев в Арденнах, друг Хемингуэя генерал Бартон сообщил находившемуся в Париже и поправлявшемуся после воспаления легких писателю: «Тут началась хорошая заваруха. Стоит приехать и посмотреть». И Хемингуэй приехал.

Чарльз Мейерс: Во время Второй мировой войны я служил в армейской контрразведке. Во время сражения в Арденнах меня и парня из Атланты по имени Эдди Уэлч временно прикомандировали к контрразведке Четвертой дивизии, которая стояла на южном краю выступа, в Люксембурге. В дивизионной группе контрразведки было около 14 человек. Шестеро из них были парами размещены в командных пунктах трех полков. В одну из этих пар входил Джерри (Дж. Д.) Сэлинджер.

Согласно задаче, поставленной нам на январь 1945 года, Уэлч и я должны были ежедневно ездить на джипе между штабом дивизии и тремя полковыми командными пунктами. Той зимой было очень холодно, и мы отогревались в отведенных полковым группам контрразведки помещениях. В то время Джерри писал и продавал некоторые из написанных им в свободное от службы время рассказов (иногда такого времени было много).

В то время Хемингуэй был приписан к Четвертой дивизии. Джерри дал ему почитать некоторые свои рассказы. Однажды, когда Уэлч и я снова застряли в полку из-за распутицы, Джерри показал мне написанную на коричневом бумажном пакете записку, которую переслал ему Хемингуэй. В этой записке Хемингуэй хвалил «слух» Джерри, его значительный талант и называл его рассказы многообещающими [203].